Татьяна Замировская: Смерти.net [litres]

– Расскажи, как это было, – спрашивают друзья, потому что поначалу их ничего не интересует, кроме опыта смертного. – Вот ты очнулся в интернете для мертвых. А до этого что?

– Пришел на копирование, сел в кресло.

– А дальше?

– Сел в кресло.

И тишина. Тот, да не тот. Потому что в кресло садился другой, живой человек, который пытался, как и все мы, как-нибудь себя сохранить. Сделайте, пожалуйста, так, чтобы после смерти я продолжил общаться с А, В и С. Перебирайте алфавит хоть сто раз – но это они имеют возможность общаться с вами, а вы, как утверждают некоторые (но не все), просто выключаетесь.

В мире, где уже ничего нельзя выключить даже при желании, биологическая смерть сознания – настоящее благо. Я завидую тем, кто через такое уже прошел. Это единственная во Вселенной разновидность недокументируемого и неразделяемого опыта, доступного и уготованного каждому и регистрируемого изнутри ровно до момента, пока зарегистрировать его успешное завершение может лишь внешний наблюдатель.

Зависть ко внешнему наблюдателю – вот мой диагноз. Зависть ко внешнему носителю. Зависть ко внешнему и его возможности . Зависть к умиравшим: назовем вещи другими вещами.

Когда-то я читала огромную статью Илона Маска (старик нередко выступал в жанре «я же говорил» в изданиях вроде «Нью-Йоркера», тяготеющего к ретрофутуристичному старичковскому красноречию) о том, как он еще давным-давно утверждал, что мы скоро научимся целиком копировать человеческий мозг, при этом так и не разобравшись, как именно он работает.

Маск был прав: оказывается, чтобы скопировать что-то с идеальной точностью, вовсе не нужно понимать, как оно устроено . Мы все время от времени попадаем в эту ловушку: пытаясь что-то воссоздать или скопировать, отчаянно пробуем проникнуть в его сущность, вместо того чтобы проникнуть в сущность копирования как процесса. Копируется все. И ничего на самом деле не найдется. Незачем находить там, где можно дублировать.

Этой копировальной революции поспособствовала окончательная победа теории панпсихизма. В те времена, в которые я мысленно направляю это послание, чтобы сделать его выносимым , существовало две теории сознания – панпсихизм и эмерджентность. Согласно эмерджентности, сознание постепенно возникает из ниоткуда – скажем, в мягчайшей прозрачности медузе человеческого фетуса его еще нет, но в крепеньком пельменном младенчике оно уже зреет и наливается кровавой вишенкой смысла. Невозможность отследить чудесный момент возникновения сознания приближала эту теорию чуть ли не к религии. С панпсихизмом, который раньше считали нью-эйджем и дзен-буддистской практикой, ученые попали в точку. Сознание действительно присутствует во всем и изначально, просто не в равной степени. Фетус сознателен, младенец чуть более сознателен, настоящий пельмень на тарелке тоже сознателен. Сознание всепроникающе и измеряемо, оно не берется из ниоткуда. И именно на основе этой теории получилось, скажем так, взять сознание как таковое и нанизать на него, как на шампур, копию личности. Это просто – как класть камни в реку, например. Или расставлять фигуры на пути света, чтобы получать тени в форме фигур. Просто нужны свет и направление, нужны река и течение, нужно время.

Понятно ли я звучу? Звучу ли я вообще? Мы на «ты», или вы – это вы все? Я озвучиваю верхушку этого ледяного айсберга ужаса, в котором мы все оказались после того, как сломался интернет для мертвых. Я – голос этой стылой верхушки, ее бесстыдное сознание, миллионы ее мыслящих и мыслимых прозрачных пельменей.

Тестовый текстовый режим, кстати, вышел никудышным. Вначале счастливые друзья и родственники, обомлев при виде знакомой ожившей иконки в ленте, сияющей чистым изумрудом бытия, лепетали что-то несуразное: ну как ты? ты меня помнишь? а себя ты помнишь? Правда, в ответ они получали еще более невнятный лепет, нагромождение хаоса, текстовую бессмыслицу. Да, вроде бы тот самый человек, любимый, родной. Но ведет себя как поисковый помощник и вместе с тем пьяный диджей-одноклассник: включает шальные песни своей юности, безостановочно делится воспоминаниями, не проявляет эмоций, грубит.

Никто не ожидал, что дубликат умершего близкого, несущий аутичную родную чушь, может изранить сердце посильней разлуки. Из-за непредвиденной разрушительности этих первых семейных коммуникаций с дубликатами многим понадобилась профессиональная помощь терапевтов. Тогда еще были терапевты.