Святослав Логинов: Свет в окошке

Дома оставался самый минимум вещей, всё ненужное Илья Ильич вынес вон. Стащил во двор лишнюю посуду, отдал библиотеке заведённые было книги. Завернув в простыню, унёс подальше от дома подаренную картину. Картину подарил сосед – художник и непризнанный гений, в реальной жизни спившийся и здесь продолжающий прежнее существование. Ни в том, ни в этом мире его картин никто не покупал, и гений раздаривал их всякому, кто соглашался принять дар. Шедевр, доставшийся Илье Ильичу, назывался «Невеста в разрезе. Вид слева». Картина изображала девушку в подвенечном платье, стоящую перед алтарём, и впечатляла натуралистическим изображением внутренностей, особенно рассечённого сердца, срисованного с телячьего, какое можно купить во всяком ларьке. Рассечённое сердце (недаром же – вид слева!) должно было символизировать безнадёжность одинокого чувства, но у Ильи Ильича оно стойко ассоциировалось с «Мясной лавкой» Снайдерса. Однако выбрасывать картину было неловко, и Илья Ильич делал это тайком.

Из ненужного на память о минувшем оставались только автоматный патрон, оброненный Илюшкой, когда он готовился к штурму Цитадели, и семь махоньких резных слоников, шествующих вдоль полочки орехового дерева. Тех самых слоников, что составляли суть первого его воспоминания и до последнего сопротивлялись всеистирающему времени в квартире позабытой тёти Саши. Пока слоники трубят – в жизни есть надежда и можно рассчитывать на лучшее. Настоящая слоновая кость – очень прочный материал.

Теперь Илья Ильич жил в основном за счёт родительских суббот. В начале июня беспамятный народ спохватывался, что об умерших тоже надо заботиться, и валом валил на кладбища. Приметный камень, на котором золотом была врезана анекдотичная фамилия: Каровин, – для многих служил ориентиром во время поисков родной могилки, а самому Каровину от каждого, кому он указал путь, доставалась серебристая лямишка. Горсть этих лямишек следовало растянуть на год. Как выглядит мнемон, Илья Ильич давно забыл.

В то утро он проснулся необычно рано. Полежал в постели, мысленно выпил кофе с молоком и съел бутерброд с ломтиком тамбовского окорока. На самом деле пить кофе или есть бутерброды ему не приходилось уже очень давно, поэтому Илья Ильич и приобрёл привычку представлять в воображении, что именно он съел бы на завтрак. Но даже фантазируя, Лукулловых пиров Илья Ильич не закатывал, стараясь по одёжке протягивать ножки и ограничиваться бутербродиком с сыром или ветчиной.

Потом встал, застелил постель, шагнул было к окну, но остановился, проведя пальцем по полированной поверхности стола. Стол был густо припорошён пылью.

Что за невезение! Видно, на неделе притащил не подумавши с улицы какую-то привлёкшую внимание ерундовину, а потом забыл про неё, и теперь, рассыпавшись, она загадила весь дом. Пылесоса нет, так что с пылью придётся бороться вручную.

Поворчав, Илья Ильич взялся за уборку. Протёр стол, подоконник, сервант, где хранилась немногая сохранившаяся посуда. Сделал ещё шаг и замер с поднятой ладонью, которой за неимением тряпки стирал пыль с мебели.

Ореховая полочка, висящая рядом с сервантом, была пуста. Вместо пожелтевших слоников, доставшихся ему от тёти Саши, остались только кучки меловатой пыли. Комната, оказавшаяся слишком дорогой для его кошелька, начала умирать, и первым тление коснулось самых старых предметов, которые казались вечными, как сама жизнь.

Стараясь не обращать внимания на тягостное чувство, сдавившее грудь, Илья Ильич собрался и вышел из дома. Если бы он успел машинально перешагнуть порог, он бы наверняка споткнулся и упал, поскольку вместо привычной лестничной площадки прямо за дверью начиналась узкая улочка, словно ящиками, обставленная бетонными блоками выломанных из домов квартир. Много лет Илья Ильич не бывал здесь, но сразу узнал это место, в котором ничего не меняется, лишь рассыпается пылью, когда приходит срок. Теперь пришёл срок Ильи Ильича; словно мешающую занозу, Город выдавил прочь обнищавшего, пережившего себя самого человека.

Вокруг расстилались унылые кварталы Отработки.

Книги не было. Вчера он, прежде чем улечься в постель, положил её на столик, намереваясь с утра дочитать оставшиеся полсотни страниц, а утром обнаружил горстку бесцветной отработки. Это было вдвойне неприятно, потому что книга была чужая, Илья Ильич взял её почитать у Лидии Михайловны, старенькой библиотекарши, у которой разживались книгами все обитатели Отработки, не успевшие потерять вкус если не к жизни, то хотя бы к хорошему чтению. Теперь история Дженни Герхардт останется недочитанной, ведь вторая такая книга в Отработку вряд ли попадёт. И неясно, как теперь оправдываться перед Лидией Михайловной, любившей книги страстно до самозабвения.