Бронислава Бродская - Аудитор [СИ]

— Пап, а правильно мы сделали, что уехали? Ты бы с нами уехал?

— Ир, ты же знаешь, что я и сам всегда хотел уехать, и именно в Америку. Мне казалось, что я смог бы пробиться и стать богатым. А насчёт… ехать с вами? Не уверен, что меня бы выпустили. Вряд ли. Вы уехали, потому что я к тому времени умер. Был бы жив, ты бы меня одного не оставила. Нет же?

— Нет, ты же знаешь. Зачем спрашиваешь?

Ирина оставила отца гулять по кампусу, а сама пошла работать. Когда через два с половиной часа она подошла к машине, отец там уже сидел с исключительно довольным видом и сказал, что университет ему очень понравился, но он подустал и проголодался. А ещё попросил Иру дать ему вести машину, но она объяснила, что это невозможно. Пришлось пообещать, что они найдут какую-нибудь пустынную стоянку, и тогда он сможет поездить. Отец даже спросил, можно ли ему будет сдать на права по-русски? Ну папа даёт! Права ему нужны. Просто отец не умел быть от кого-то зависимым. Сейчас Ире казалось, что он совершенно не изменился, и это было прекрасно.

В пятницу Ирина поняла, что человек абсолютно ко всему привыкает. С папиного появления прошло всего несколько дней, а ей стало казаться, что он уже стал частью их быта. За завтраком отец удивился, что в доме нет творога, и нельзя ли его купить? Она же, дескать, знает, что на завтрак он любит творог. Ира напомнила, что они в Америке, и тут творог никто не ест, но она теперь будет сама его делать. Отец удовлетворённо кивнул. Ира съездила в магазин за необходимыми продуктами, притащила побольше молока, и теперь на плите стояла огромная кастрюля, где оно кисло на огне. Федя приладил к шкафчику крючок, и большой марлевый узел висел над раковиной, а из него поначалу лилась тоненькая струйка сыворотки, которая затем часами ударяла крупными каплями о раковину. Отец сперва читал им лекцию о том, что творог не должен быть ни слишком зернистым, ни слишком мягким, но потом, убедившись, что Ира справилась и сделала как раз такой творог, какой он хотел, перестал обращать внимание на её суету — в доме должен быть творог, и точка! Ира сразу вспомнила, как она за этим творогом ездила в далёкий молочный магазин около Ленинградского рынка, покупала сразу пару килограммов. Творог ей нагружали большим совком в кульки из серой тонкой бумаги, которая сразу промокала. Ах, папа и его творог! Ну, подумаешь, лишняя работа. Ради папы Ира была готова ещё и не на такое.

Наступила суббота, и вечером все они придут к Лиле. Ира волновалась, но не так, как раньше. Отец здесь, и как бы дети на его воцарение в семье не отреагировали, он всё равно никуда не денется. Так уж получилось: всем придётся приспосабливаться. Причём приспосабливаться придётся всем им, а не отцу. В его умении подлаживаться Ирина сомневалась. Он всегда говорил, что подлаживаться ни под кого не умеет. В его устах это звучало вызывающе: то есть не столько не умеет, сколько просто не хочет, не считает нужным. Пусть к нему приспосабливаются, а не хотят — и не надо. Надежда, что сейчас папа стал другим, была у Ирины слабой. Папа такой же, как всегда, время там, в чёрной смертной дыре, не считается. В чёрной дыре, наверное, что-то происходило, но это «что-то» не имело никакого отношения к обычной жизни. Да что ей такое в голову пришло? Какая такая жизнь, вот именно, что «там» — вообще не было жизнью. Иногда ей хотелось что-то о «там» узнать, а иногда, напротив, она бы дорого дала, чтобы оно оставалось для неё неведомым, причём как можно дольше.

Днём отец ходил с Федей испытывать обе машины. Старая Хонда не произвела на него никакого впечатления, а вот Кия своей автоматической коробкой передач просто заворожила. Когда оба вернулись перекусить, отец не мог ни о чём, кроме машины, разговаривать. «Приёмистая! Ах, как удобно! Лёгкая в управлении, руль мягкий, тормозит плавно…» — отцовское восхищение Ирину раздражало. Неужели он сейчас может думать о подобных пустяках, когда через пару часов он всех увидит? Она даже не выдержала и спросила, нет ли у него вопросов по поводу вечера, на что отец ей ответил своим привычным «я сам всё увижу». Ира видела, что тут он в её помощи не нуждался. Впрочем, если говорить серьёзно, дело было не в его опыте «там», а в вопросе, нуждался ли папа когда-нибудь в её помощи вообще? Нет, никогда — он был талантливее, сильнее, ярче её. Ну действительно, могло ли это измениться?

В машине отец сидел на её месте впереди. Подъехали к Лилиному дому, вошли. Все уже были в сборе, высыпали в коридор и теперь молча стояли, образовывая полукруг из доброжелательно-напряжённых лиц. Первой опомнилась Лиля: «Дедушка, это ты, я тебя узнаю!» — Лиля подошла и обняла его. Она слегка прижалась к его плечу. «Лилька! Я так рад тебя видеть. Ты красивая стала», — было видно, что он правда рад. Тут вперёд вышла Марина: «Дедушка, я — Марина. Помнишь меня?» «Мариночка, какая ты стала… как я соскучился!» — отец обнимал Марину, и Ира увидела в его глазах слёзы. Как всё это дико! Ощущение, что дедушка по каким-то причинам надолго уезжал, а сейчас вернулся — и все счастливы. Если бы это было так просто! Он говорит, что скучал, хотя как там можно скучать? Но они-то не скучали по нему. Ира это точно знала. Дедушка умер, когда обе её дочери были ещё детьми. Потом они жили, учились, создавали семьи, рожали детей. Ничего этого он не видел, не разделял с ними ни радостей, ни горестей, а сейчас — «он скучал». «Ну, давайте знакомиться!» — ну конечно, перехватил, как всегда, инициативу, уверенный в том, что сейчас всё можно будет свести к светскому ритуалу. А может, так и надо. Сейчас протянет руку и скажет: «Мелихов», он всегда так представлялся.