Альфред Бестер - Тигр! Тигр! [сборник litres]

– Я кончен, – говорил он в пространство, пока его искусная рука создавала красоту и ужас на деньгах. – У меня был мир. Надежда. Искусство. Мир. Мама. Папа. О-о-о-о-о-о! Этот дурной человек бросил на меня дурной взгляд, и бэби теперь боится. Мама! Бэби хочет делать хорошие рисунки на хорошей бумаге для мамы и папы. Посмотри, мама, бэби рисует плохого человека с плохим взглядом, черным взглядом черных глаз, как адские омуты, как холодные огни ужаса, как далекая свирепость из далеких страхов… Кто здесь?!

Скрипнула дверь палаты. Халсион прыгнул в угол и присел, нагой и трясущийся, когда дверь открылась перед входящим Фэревеем Файсендом…

Нет, это док в белом халате и незнакомец в черном пиджаке, несущий черный портфель с инициалами Дж._Д., вытисненными позолоченными готическими буквами.

– Ну, Джеффри? – сердито спросил врач.

– Доллар, – захныкал Халсион. – Кто даст бэби доллар?

– Я привел твоего старого приятеля, Джеффри. Ты помнишь мистера Дереликта?

– Доллар, – хныкал Халсион. – Бэби хочет доллар.

– А что случилось с предыдущим, Джеффри? Ты еще не закончил его?

Халсион сел на бумажку, чтобы спрятать ее, но врач оказался быстрее.

Он выхватил доллар, и они с незнакомцем изучили его.

– Так же велик, как все остальное, – пробормотал Дереликт. – Величайший! Какой волшебный талант пропадает…

Халсион услышал.

– Бэби хочет доллар! – заорал он.

Незнакомец достал бумажник, вытащил из него доллар и вручил Халсиону.

Схватив доллар, Халсион услышал мелодию и попытался напеть ее сам, но это была его тайная мелодия, так что он стал слушать.

Доллар был славный, гладенький, не слишком новый, с превосходной поверхностью, принимавшей чернила, как поцелуй. Джордж Вашингтон выглядел безукоризненным, но покорным, словно привык к небрежному обращению с собой в магазинах. И в самом деле, он должен привыкнуть, потому что на этом долларе выглядел старше. Гораздо старше, чем на любом другом, так как серийный номер этого доллара был 5 271 009.

Когда Халсион удовлетворенно присел на пол и обмакнул ручку в чернила, как велел ему доллар, он услышал слова врача:

– Не думаю, что стоит оставлять вас наедине с ним, мистер Дереликт.

– Нет, мы должны остаться вдвоем, доктор. Джеффри всегда застенчив во время работы. Он будет обсуждать ее со мной только наедине.

– Сколько времени вам понадобится?

– Дайте мне час.

– Я очень сомневаюсь, что это пойдет на благо.

– Но ведь попытка не повредит?

– Полагаю, что нет. Ладно, мистер Дереликт. Позовите сиделку, когда закончите.

Дверь открылась и закрылась. Незнакомец по имени Дереликт дружески положил руку на плечо Халсиона. Халсион поднял на него глаза и усмехнулся, многозначительно ожидая щелчка дверного замка. Он прозвучал, как выстрел, как последний гвоздь, вбитый в гроб.

– Джефф, я принес тебе несколько твоих старых работ, – делано небрежным тоном сказал Дереликт. – Я подумал, что ты можешь захотеть посмотреть их со мной.

– У тебя есть часы? – спросил Халсион.

Удивляясь нормальному тону Халсиона, продавец картин достал из кармана часы и показал.

– Дай на минутку.

Дереликт отстегнул часы от цепочки. Халсион осторожно взял их.

– Прекрасно. Продолжай насчет рисунков.

– Джефф, – воскликнул Дереликт, – это снова ты? Значит, ты…

– Тридцать, – прервал его Халсион. – Тридцать пять. Сорок. Сорок пять. Пятьдесят. Пятьдесят пять. ОДНА. – С возрастающим ожиданием он сосредоточился на бегущей секундной стрелке.

– Нет, увы, нет, – пробормотал продавец. – Мне показалось, что ты говоришь… Ну ладно. – Он открыл портфель и начал сортировать рисунки.

– Сорок… Сорок пять… Пятьдесят… Пятьдесят пять… ДВЕ.

– Вот один из твоих ранних рисунков, Джеффри. Помнишь, ты пришел в галерею с наброском, а я еще решил, что ты новый шлифовальщик из агентства? Только через несколько месяцев ты простил нас. Ты всегда утверждал, что мы купили твою первую картину лишь в качестве извинения. Ты все еще думаешь так?

– Сорок… Сорок пять… Пятьдесят… Пятьдесят пять… ТРИ.

– Вот темпера, что причинила тебе столько душевной боли. Хотел бы я знать, осмелишься ли ты еще на одну? Я вовсе не думаю, что темпера так негибка, как ты утверждаешь, и меня бы заинтересовало, если бы ты попробовал еще разок. Теперь, когда твоя техника стала более зрелой… Что скажешь?

– Сорок… Сорок пять… Пятьдесят… Пятьдесят пять… ЧЕТЫРЕ.

– Джефф, положи часы.

– Десять… Пятнадцать… Двадцать… Двадцать пять…