Алан Лайтман - Сны Эйнштейна [litres]

В пекарне на Марктгассе толстопалый пекарь ставит тесто в печь и напевает. В эти дни, покупая хлеб, люди вежливы, они улыбаются и сразу платят, поскольку деньги теряют цену. Они говорят о пикниках во Фрибуре, о незабвенных временах, когда они слушали рассказы своих детей, о долгих дневных прогулках. Похоже, они не возражают против скорого конца света, поскольку всех ожидает одна участь. Мир сроком на один месяц – это мир равенства.

За день до конца улицы взрываются хохотом. Никогда не говорившие друг с другом соседи встречаются подружески, раздеваются и плещутся в фонтанах. Кто-то ныряет в Аре. Наплававшись до изнеможения, люди ложатся на густую береговую траву и читают стихи. Прежде не знавшие друг друга адвокат и почтовый служащий рука об руку гуляют по Ботаническому саду, улыбаются цикламенам и астрам, рассуждают об искусстве и цвете. Что значит их прежнее положение? В мире одного дня они равны.

В сумерках улицы направо с Арбергергассе прислонились к стене мужчина и женщина, пьют пиво и жуют копченую говядину. После она поведет его к себе. Она замужем за другим, но уже многие годы ей нужен этот мужчина, и в последний день мира она утолит свою нужду.

Искупая прошлые злодеяния, кто-то мечется по городу и творит добро. Эти люди единственные улыбаются вымученно.

За минуту до конца света все сходятся перед Кунстмузеумом. Взявшись за руки, мужчины, женщины и дети образуют огромный круг. Никто не двигается. Никто не говорит. В этой абсолютной тишине слышно, как бьются сердца соседей справа и слева. Идет последняя минута. В этой абсолютной тишине, поймав луч света, в саду с исподу вспыхивает пурпурная горечавка, краткий миг она пылает, потом теряется среди других цветов. За музеем под набежавшим ветром трепещет хвоей лиственница. Еще дальше за деревьями парка посверкивает на солнце Аре, на ее зыбкой поверхности крошится его свет. На западе вздымается в небо башня Святого Винсента, красная и хрупкая, ее каменная ажурность подобна прожилкам листа. Еще выше снежные вершины Альп, сплав белизны и пурпура, безмолвные громады. По небу плывет облако. Суетится воробей. Никто не говорит.

В последние секунды, вот так, держась за руки, они все словно бросаются вниз с пика Топаз. Конец приближается, как несущаяся навстречу земля. Их обдает холодный воздух, тела делаются невесомы. Широко раздвигается безмолвный горизонт. Все ближе неохватное снежное одеяло, готовое принять и укрыть телесно-розовое кольцо жизни.

День клонится к вечеру, и солнце ненадолго прикорнуло в снежной седловине Альп, огонь ластится ко льду. Косые лучи света обтекли горы, пересекли покойное озеро, поделили нижний город на тень и свет.

Во многих отношениях город представляет собой единое целое. С севера на запад его замыкает проходимая граница еловых, лиственничных и сосновых лесов, а повыше растут огненные лилии, пурпурные горечавки, альпийский водосбор. Ради масла, сыра и шоколада на пригородных пастбищах тучнеет скот. Ткацкая фабричка производит шелка, тесьму, хлопчатобумажное полотно. Звонит церковный колокол. Улицы и проулки наполняет запах копченого мяса.

Однако внимательный глаз выявит мозаичность города. Есть квартал, который живет в пятнадцатом веке. Здесь этажи домов грубой кладки соединяются наружными лестницами и галереями, а верхние щипцы зияют и открыты ветру. В стыках плиточных крыш растет мох. Другой район городишка прямо сошел с картины восемнадцатого века. Бурая обожженная черепица топорщится на вытянутых в струнку крышах. В церкви округлые окна, выступающие крытые галереи, гранитные парапеты. А третий район живет в сегодняшнем дне, здесь аркады тянутся вдоль улиц, на балконах металлические поручни, фасады выложены гладким песчаником. Каждый квартал закреплен за своим временем.

В завершение дня, в эти несколько минут, когда солнце покоится в снеговой седловине Альп, можно присесть у озера и поразмышлять о свойствах времени. Предположительно время может быть гладким и грубым, колючим и шелковым, жестким и мягким. А в этом мире время – липкая материя. Разные части города где-то завязли в истории и дальше не пошли. Так же и люди увязают в каком-то месте своей жизни и уже не могут выдраться.

Вот сейчас в одном из домов предгорья человек беседует с другом. Он рассказывает о годах учения в гимназии. По стенам висят свидетельства его успехов в математике и истории, на книжных полках лежат спортивные медали и стоят кубки. На столе фотография, где он капитан фехтовальной команды, в обнимку с ним другие юноши, которые потом окончили университет, стали инженерами и банкирами, женились. В комоде хранится его тогдашнего, двадцатилетнего, одежда – фехтовальная куртка, твидовые штаны, теперь уже тесные в поясе. Его друг, годами пытавшийся свести его с людьми, вежливо кивает, старается не задохнуться в крохотной комнатушке.