Тарас Витковский - Небесный человек [рассказ] [СИ litres]

Кувшинников любил этот момент, когда всё соединялось в линии горизонта: солнце, самолёт, человек, вода и небо. «Цессна» наполнялась светом… нет, она сама становилась светом, и именно этого мгновения Кувшинников и ждал. Оно было неуловимым, как переход от дремоты, когда обрывки мыслей ещё бродят в голове, к провалу в мягкую тьму, где нет ничего, кроме покоя.

Самолёт исчезал из видимого мира, растворяясь в свете заката, и влетал в сны других людей.

Человек во сне летает. Бабушка Полины говорила, что пока человек летает во сне – он растёт. А как вырастет – летать перестаёт. Но Кувшинников мог бы возразить ей, что это неправда: в те дни, когда ему удавалось поднять самолёт в закатные часы – а закаты на севере долгие, – он видел людей, взмывающих в небо: летящих по воздуху так, как плавают в воде, парящих с раскинутыми руками, дотягивающихся до облаков… разных людей, но всех их объединяло одно: они были счастливы. Некоторые во сне смеялись и от звука этого смеха просыпались. А Кувшинников вёл среди них самолет и смотрел на бледные звёзды, едва проглядывающие в лёгкой голубой вышине.

Однажды в самолёте обнаружился пассажир. Но поскольку дело происходило на линии горизонта, между сном и явью, Кувшинников не удивился. Мальчик лет двенадцати сидел рядом с ним на месте второго пилота и дерзко стрелял глазами.

– Что, хочешь порулить? – спросил Кувшинников.

Мальчик фыркнул носом, но в его взгляде появилась жадность. Кувшинников показал ему приборы, затем сказал: «Давай» – и прибавил: «Знаешь, как говорил в своё время Нестеров?» – «Это который мертвую петлю сделал?» – проявил познания мальчик. Даже не кивнув, потому что смысла не было, Кувшинников продолжил: «В воздухе везде есть опора. Понимаешь, что это значит?» – «Не очень», – признал мальчик. «На воде лежал когда-нибудь? В воздухе – то же самое. И только малая авиация позволит тебе это ощутить в полной мере…»

Они летели вместе, пока совсем не стемнело. Тогда мальчик исчез, а вместе с ним исчезла и лёгкость, даруемая светом, и Кувшинников понял, что вернулся в обычный мир. В мир не спящих людей. В мир, где ему пора поворачивать к аэродрому и садиться.

Он подумал об ангаре, где есть плитка и кипит чайник, где домашние печенья лежат в старой стеклянной вазочке. Стол, накрытый клеёнкой, и фотографии самолётов на стене. И разобранный аппарат, и разложенные по ранжиру инструменты для работы с ним. Всё это – там, дома. В месте, которое больше, чем дом.

Самолёт сел почти в полной темноте. Кувшинников слыл «лихачом» и имел несколько взысканий, но на его совести не было ни одной угробленной машины.

Когда началась пандемия, Кувшинников остался на аэродроме. Ночевал там же, на диване, конфигурацию которого следовало предварительно изучить, чтобы спать в удобной позе; самоуверенных зелёных новичков диван безжалостно карал. Закупались продуктами в ближайшем сельмаге, куда вход был воспрещен без масок и перчаток. В жизни аэродрома немногое поменялось – разве что не стало пассажиров, которые в былые времена обычно появлялись на выходных и заказывали прогулочные полёты. Но работа на аэродроме не прекращалась.

Кувшинников вылетал каждый день и всегда на закате. Он был единственным, у кого только прибавилось пассажиров. Но рассказывать об этом было нельзя.

Входя в линию горизонта, он проникал в чужие сны. В сны людей, борющихся с недугом, в сны врачей. Это были взрослые люди, которые больше не росли и давно уже забыли детское ощущение полёта. Он подхватывал их с больничных кроватей, с коек в комнате для дежурных, даже со стульев и скамей, и они оказывались в «Цессне», не понимая – что с ними происходит и как всё это произошло. Впрочем, и понимать-то не требовалось, ведь это были всего лишь сны.

Пассажиры Кувшинникова, невесомые и восхищённые, слушали успокаивающий гул мотора и любовались жидким золотом залива, сгустком церковного купола, кораблями-игрушками, резкими, словно кистью прочерченными облаками над линией горизонта. Они тыкали пальцами в звёзды и хватали ватные облака, прыгали на купол и проносились низко над водой, а затем вновь оказывались в самолёте. Но когда самолет разворачивался и в темноте, с догорающим закатным костром позади, шёл на посадку, в кабине уже никого, кроме самого лётчика, не было.

Полина даже не могла бы сейчас сказать, когда она в последний раз нормально высыпалась. Спать приходилось урывками: дежурство отнимало всё время жизни и только немного оставалось на общение с бабушкой (бабушка ненавидела скайп, говорила, что на экране все «мутанты как жертвы ядерной войны», поэтому приходилось писать ей в чате и в чате же присылать фотографии). Звонить тоже получалось не всегда… Кроме бабушки, Полина пыталась поддерживать отношения с товарищами по институту. Волонтёрили многие. Двое заразились и лежали в больницах. Но разговаривать было, по сути, не о чем: у всех происходило одно и то же – работа. Ежедневный труд по спасению людей.