Егор Мартынов - Колокольня

Андрей подошел к зеркалу. Весь его торс и спину теперь опоясывали татуировки цепей из темного тумана. Цепи медленно шевелились, стягивались. Андрей умылся, татуировки давили. «Они будут вечно стягиваться. Такова цена силы, но казалось бы: если они будут так долго стягиваться, то в какой – то момент они окончательно тебя сожмут. Но нет, они будут просто давить и напоминать, кому ты служишь и чья эта сила», – опять тихо и грустно бормотал пилот.

Они зажгли керосиновую лампу. Стало немного теплее. Штаны, наконец, высохли, ноги болели. Туман выходил из кончиков пальцев Андрея и постепенно заполнял самолет. «Сожми! Сожми! Сделай его острым!», – надрывался пилот. Андрей нахмурился, у него очень сильно болела голова. Туман втянулся сам в себя, превращаясь в тонкую линию лезвия. Андрей боялся пилота. Его непредсказуемость пугала, его внешний вид пугал, его непонятная сущность пугала. «А теперь расслабься! Расслабься! Ему надо втянуться! Расслабься!». По ушам опять резануло. Андрей хотел поинтересоваться, как можно расслабиться, когда он рядом, но вместо этого попытался выполнить указание. Пилот пугал его. Туман тут же потянулся к кончикам его пальцев. Татуировки снова сдавили тело Андрея. Он поморщился. Накатила легкая слабость. Выпускать туман было хорошо. Это было похоже на чувство, когда ты только что снял очень тугую обувь. И хотя бы это маленькое удовольствие немного успокаивало. «Это было сложнее чем я думал, – почти нормально сказал пилот, – иди наверх, тебя ждут». Пилот подошел к сундуку, открыл крышку, полез внутрь. Еще несколько секунд из сундука доносились звуки, но потом, всё внутри самолета затихло.

Глава 8

Андрей открыл глаза. Он лежал на грубом деревянном полу. Железные ребра кованного люка больно врезались в лопатки. Над ним весел колокол. Андрей попытался подняться, но не успел он встать на колени, как к нему, как громыхающий поезд, с визгом вносящийся на перрон, влетело всё: холод, боль, жестокость, сила. Он помнил, как сидел на коленках на острове, обвитым туманом, как из его рук вытек длинный нож, из того же тумана, как он вспорол себе живот, и как кровь лилась и застилала его глаза. Андрей быстро посмотрел вниз. Внизу была длинная неровная розовая рытвина. По внешнему виду, шраму было несколько месяцев. Андрей напрягся, аккуратно встал на ноги. Он был на верхушке колокольни. Она была высокой, но не той, эта была не та колокольня, поражавшая своими размерами и величием. Андрей огляделся.

Он очутился на величественной, сверкающей наполированным камнем, огромной площади. Дворцы, украшенные всевозможными орнаментами и золотом, носили на себе внушительные электрические экраны. Вся площадь, как ванна, доверху наполненная тараканами, кишела людьми. Лишь платформа, построенная внизу, вокруг колокольни, возвышалась на несколько метров. Пепел витал в воздухе и падал на людей. А люди кричали: кто-то от радости и возбуждения, а кто-то от боли. Люди на платформе горели и сгорали, визжала, извиваясь и корчась. Как только догорали, приходили солдаты, одетые в серые мундиры и черные лакированные сапоги, снимали всё, что оставалось и выводили новых, вновь разжигая костер под ногами. Это продолжалось долго. Их фуражки, такие же серые все мелькали по эшафоту. Когда солдаты скинули последнюю партию обугленной плоти, и платформа опустела, никто не расходился. Все оставались на своих местах, переводя дух от увиденного и завороженно наблюдая. Внизу загудело и завибрировало. Послышался стрекот, экраны, визжавшие от натуги, выдавали нечеткое, огромное изображение одного и того же. На всех, смотрели несколько копий юноши, лет двадцати. Его светлые невесомые кудри лениво порхали, как будто под водой. Глаза смотрели легко и пронзительно. Вся площадь опустилась на колени, опуская свой взор и шепча: «Старейшина, старейшина». На площади собрались разные люди: на коленях стояли богачи и нищие. Красное закатное солнце осветило площадь. Он заговорил неожиданно и радостно: «Еще одна сотня неверных колокольне сгорела на ваших глазах. Я не могу описать, как мне жаль их родителей, опозоренных их невежественностью и тупостью. Но я хочу вас в очередной раз успокоить! Инквизиция, посланники колокольни, носящие её цепи, непрестанно выслеживают мятежников». «Ах, так я видимо, инквизитор», – промелькнуло в голове Андрея. Татуировки напомнили о себе, стягиваясь вокруг тела Андрея с ещё большим усердием. Но он продолжал: «Рискуя своими жизнями, они вместе с нашими доблестными солдатами уничтожают целые поселения бесчувственных неверующих не во что святое варваров. Я безумно горд за каждого вступившего и служащего колокольне солдата. Короткая пауза. «Оставайтесь преданными ей, селите её в ваши сердца и вены, Боритесь с неверующими. Примите её, чтобы она видела вашу любовь». И люди начали вливать её в себя. У кого-то были золочёные многоразовые шприцы, до отказу заполненные чем-то чёрным, а кто-то, из самых нищих, просто надрезал грязным ножом руку и поливал рану тем же из маленького пузырька. Все поднялись, туман начал корежить людей, рваться наружу через поры кожи, рот, глаза. Он устремлялся в небо, и через несколько минут вся площадь потемнела, и лишь яркие мониторы продолжали светить. Туман поднимался вверх, мимо Андрея, в облака, площадь светлела, люди с блаженными лицами медленно начали расходиться, а после и экраны погасли, и тишины больше не было. Зажглись фонари, поехали повозки. И только последняя партия сгоревших еще источала тонкие струйки дыма, идущие к красному небу. Андрей, перегнувшийся через бортик, и наблюдал за площадью. Люк открылся. Из недр башни вышли солдаты в серой форме. У них в руках были винтовки.