Татьяна Калугина - Группа [litres]

Маленькая точеная блондинка, оператор Сенечки, самозабвенно щебетала по птифону, краем глаза поглядывая на застывший у окна контур .

– Вот как… Значит, на завтраке вас не будет… А куда?.. Ммм, понятно. Жаль. Я соскучилась, если честно… Конечно, по Одиссею! А ты думал – по тебе?

Бросив взгляд на Сенечку, блондинка издала игривый грудной смешок, но тут же спохватилась, стала серьезной:

– Все, Заки, я отключаюсь! Пока-пока!

Сенечка, разумеется, ничего не слышал. Стоял, воткнувшись взглядом в накатывающие на песчаный берег волны. Их отдаленный рокот транслировался сюда прямиком из… откуда бы то ни было. Что он там себе установил год назад? Бразилию? Калифорнию?.. Она не помнила.

Первый после пробуждения семинар решено было приурочить к завтраку и провести в десять часов утра на закрытой веранде Башни.

В десять утра… Кинув взгляд на дисплей птифона, Фадей не на шутку забеспокоился. Прошло уже сорок минут, а Лисса и не думала выходить из ванной!

Кстати, прежде чем называть ее так, хорошо бы не забыть спросить разрешения. Может быть, ей совсем не захочется, чтобы он так ее называл. Может, она рассердится или расстроится, узнав, что на протяжении целого года была Лиссой, сама того не ведая и не давая на то никакого своего согласия.

А ведь ей так идет быть Лиссой!

Лиссой. Лисенком. Листиком…

С этой новой прической, которую он для нее придумал, с этой шелковистой короткой челочкой, круглящейся валиком над глазами…

Когда она засыпала, ее волосы были коротко острижены. Они походили на свалявшийся войлок и казались грязными, сальными – из-за нарушенного обмена веществ, как сказал доктор Голев. Той же природы были неприглядные россыпи прыщей на лице и плечах, розовато-белесые пятна шелушений, нездоровая худоба и патологическая невозможность согреться. Ее глаза постоянно слезились от жжения и рези – симптомов так называемой аллергии на даль, неизменного спутника аутоморфов. Кожа еще хранила рисунок сетки – следы мелких округлых шрамиков, расположенных продольными и поперечными рядами.

Одним словом, девочка из лепрозория. Классическая картина.

Но даже тогда она была ею. Той самой.

Как только Фадей услышал, что ему достанется Листиана Глумова, сердце его тихо возликовало. Нежным хрустальным звоном тренькнуло, едва ощутимо лепетнуло в груди. Вначале он подумал, что это жалость. За три дня, истекших от начала тренинга, он уже привык испытывать укол этого чувства при каждом взгляде на нее – полосато-пятнистую девушку, забившуюся вглубь кресла.

То есть, конечно, да: он с самого начала знал, что Листиана достанется именно ему. Других аутоморфов в группе не было. Но теперь, когда это знание было облечено в слова, когда их имена прозвучали вместе, – теперь у этой хрустальной певучей жалости появилась еще одна грань, дополнительная.

Теперь он знал, что сможет помочь .

Это знание наполняло его спокойствием. С той самой минуты, как доктор Голев назвал их имена, жизнь Лиссы была вне опасности, и осознавший это Фадей услышал свой собственный выдох – выдох глубокого облегчения. И тут же, поймав на себе взгляд девушки, поспешил изобразить гримаску вежливой «обрадованности», преувеличенно растянул губы в улыбке, помахал рукой. За радостью показной скрыл радость подлинную.

Впрочем, Лисса в те дни вряд ли была в состоянии отличить одно от другого.

8:54. Фадей поднялся с низкого загогулистого диванчика, похожего на ящерку, застывшую на бегу. Диванчик разделял комнату на две половины и был призван навевать ассоциации с богемной квартиркой-студией – модным когда-то типом жилья.

Что можно делать в ванной так долго? А вдруг… Нет, в это он поверить не мог. Да и нет там ничего такого, представляющего угрозу… ничего, к чему можно подключиться и нырнуть в Поток.

Фадей запустил пятерню в волосы на затылке, взъерошенно огляделся по сторонам. Какой дурацкий диванчик! Как он вообще додумался его сюда поставить?

И небо дурацкое, и Париж…

Ей было всего двадцать три. Самая юная участница в группе, если не считать мальчишку Клокова.

Он уже видел таких девчонок, да и парней тоже, полупрозрачных пятнистых зомбиков с воспаленными глазами, со странными нечитаемыми жестами, нарушенными рефлексами и утраченными навыками прямохождения. С повадками зверьков, извлеченных из их естественной среды обитания. Столь же естественной, впрочем, и пригодной для существования белковых форм, как атмосфера Плутона.