Сергей Стеблиненко - Теплая куртка из шести букв…

– Теплая куртка из шести букв. Вторая – А… – похоже, супруг вставать не собирался. Сказывалось, видать, пристрастие к разгадыванию по утрам натощак – кроссвордов из старых газет.

– Ватник, Иванов! – ответила Маруся и подняла глаза на стену, где и вправду висела старая ватная куртка, которую Иванов надевал по любому поводу и в любое время года. Неказистая одежка вызывала у Маруси отвращение и брезгливость, но убрать ее в прихожую она не решалась.

– Подходит! – донеслось из спальни.

– Что-что, а ватник тебе точно подходит. Вставай, лежебока! Кто рано встает – тому Бог дает!

– Бог не гимназистка, он дает всем и понемногу, а мне нужно одному и сразу, – хохотнул из-за двери Иванов, – Вот даст миллион – тогда и встану!

– Размечтался… – вздохнула Маруся. В дурные деньги, падающие людям на голову, она не верила, но как их сшибить в такое тяжелое время, тоже не знала.

Она еще раз поправила непослушную бретельку и добавила философски:

– Нужно быть реалистом. Как я, например. Был бы у меня миллион, я бы в Крыму открыла дом творчества. Чтобы туда поэты приезжали, скульпторы всякие…

– Ой, Маруся… Ну и примитивная же ты! Поэты, скульпторы… Никчемные людишки! Нет в тебе, Маруся, настоящей мечты… Как у меня, скажем.

– Скажем-скажем… Ну, скажи, если такой умный.

– Помнишь, как мы раньше жили? – голос мужа стал тверже, увереннее, – Все было. У всех одинаково. Не жизнь, а праздник! На работу встаешь – праздник, с работы возвращаешься – праздник…

– Праздник…

Маруся погружалась в воспоминания…

– Жакет, бывало, наденешь, тот, праздничный, польский,… и на выставку в музей… Художников смотреть…

И тут, наконец-то, из-за двери выглянула небритая физиономия Иванова, на которой отчетливо читалось не только воинское звание «Прапорщик», но и выслуга лет в том же звании:

– Дура ты, Маруся!

– Чего дура, ты сам говорил, что тебе нравится…

– Кто нравится?

– Врубель, например…

– Вот, из-за таких, как ты, мы страну и потеряли…

– Каких – таких?

– С ВрубелЯми в голове… Советский Союз восстанавливать надо, Маруся. Чтобы у всех все было: и зарплата, и работа, и пенсия…

– И дом свободного творчества в Крыму…

– Кому что, а вшивому – баня! Жили безо всякой свободы и забот не знали… Чай, не Америка какая…

После упоминания об Америке физиономия в щелочке то ли икнула, то ли рыгнула и исчезла за дверью. Однако же, легкая дискуссия со своим благоверным по наиболее животрепещущим проблемам политики и идеологии явно доставила Марусе удовольствие. Она игриво вильнула бедрами и обернулась к висящей на стене свадебной фотографии, точно вновь заглядывая в глаза собственной молодости.

– И примерь новый костюм, ты мне обещал! – прокричала она мужу. После чего вдруг… запела,

Тяжелый вздох вырвался из ее щедрой груди: Она опустила голову и выдавила из себя:

Усилием воли и лицевых мышц возвратив свой взгляд на прежнее место, допела:

Песня кончилась, глаза потускнели, грудь больше не вздымалась вверх от воспоминаний о своей былой упругости, все стало скучным, обыденным, будто Маруся съела что-то давно залежавшееся в холодильнике, но так и не списанное окончательно на помойку.

– До сих пор не могу понять, за что я полюбила этого неотесанного деревенского парня? Вот, есть в нем что-то первозданное… Определенно есть…

(писано диаконом Кузьмою, помершим от горячки за два года до нашествия Бонапарта)

Прапорщик Иван Иванов родился в семье неблагородной, но благонравной. Родители всю жизнь пахали и сеяли на полях родного колхоза, за что и были повешены на Доске почета в центре деревни Красные Петухи.

При рождении Ивана никакого чуда не свершилось. Но за неделю до оного события случилось странное знамение, когда ребенок еще был в утробе матери. Однажды в пасхальное воскресенье она работала со всеми на субботнике 9 апреля 1961 года – отгребала с другими женщинами коровий навоз на ферме, в помещении бывшей церкви. Когда председатель только засобирался поведать честному народу об успешном завершении денежной реформы, младенец начал кричать в утробе матери, да так громко, что председатель пал ниц и стал креститься в сторону бывшего алтаря, где в то время находился загон быка-производителя, за плодовитость и усердие награжденного бронзовой медалью ВДНХ СССР.