Филимон Грач - Рукопись

Писатель давно хотел отпилить её, но боялся… Чем больше тебе лет, тем сентиментальней гул в твоей пустеющей груди, и тем глуше стук влажного красного камня, ударяющегося об неё своими дряхлеющими аортами… Жалея, что не задёрнул штор, Писатель тупит взор, но дерево разбуженно гудит за окном, будто пальцем веткой стучит в стекло, просится в дом.

«У неё большая семья…, у неё большая семья»… – зачем он то и дело повторяет эту фразу? Писатель с опаской опять покосился в окно, за ним накидка из фиолетового креп-шифона с красноватой отбивкой в самом низу, тихо наезжала с погрузневшего небосклона на мрачноватый лесок вдали…. «Зачем он купил этот дом? Слишком большой, холодный…» С Бьянкой они прожили здесь одну зиму, одну весну, лето и две осени… Этот год вместил в себя цифру «пять» и ещё несколько десятков дат поменьше…

Рукопись пугала своей неподвижностью, в ней было что-то от покойницы… Невероятные комбинации чувств, как сложное сочетание цветов, наслаивались одно на другое, ввергая Писателя в такой глубины водоворот, что он был вынужден опять вставать, ходить по комнате, посматривая с опаской на потемневшее окно…

… «Писать нужно так, чтобы ваша книга была похожа на озвученное кино и с запахами»… Эта фраза, она была первой что он прочёл, открыв рукопись… Сердце у него стучало, будто было ему сейчас не пятьдесят шесть, а восемнадцать! Мир держится на контрактах, на условностях самоподчинения, лучше добровольно признать себя рабом, чем будучи им, делать вид, что это не так…

Бьянка… Бьянке было двадцать пять, когда она ушла… Она ушла, а он остался… Это она убедила его остаться. Она сказала, что он «талант». Но Писателю дай только волю, так он все жизни выстроит через запятую… свою и чужие… Но так нельзя. Всё когда-нибудь, да заканчивается. Тогда зачем ему Бьянка? Бьянка сказала, что он «талант»? И что?

О, сколько раз на дню Писатель подходит к этому столу, примеривается… а она как лежала, так и лежит, не шелохнувшись?

– Прошу тебя! Прошу… – Он склоняется над листом, как будто в нём, как в зеркале, сейчас отразились её красивые черты… Бьянка….

Говорят, должно пройти три дня, а потом начнётся… Начнётся «что»? Плоть начнёт разлагаться, а потом? «Пора прощаться»…. Он всё-таки снял этот лист, снял… Поднимаешь лист, как на лице её вуаль, под ним невидимая даль… Писатель не может попасться на собственный трюк, он его готовил для других, не для себя…

Утро. Утро для тех, кто, отпустив сон, не спешат окунаться с головой в замасленный календарь. Сколько дат, сколько дней, сколько мыслей пустых и идей… Не подходя к столу, Писатель косится на него из спальни через полуоткрытую дверь… Царевна спит, царевна видит всё и слышит… Сложив ладони лодочкой, словно в руках у него тропарь, а не горсть предполагаемой воды, Писатель, улыбнувшись, выплёскивает её в зал, брызги падают на письменный стол, на рукопись, и Бьянка приветственно машет ему рукой, ещё один листок из стопки бесшумно соскальзывает вниз, ложится рядом…, оказывается, он с вечера оставил открытой фрамугу на окне? Да, это был просто ветер…

Странно, что сегодня осень, а не весна и не лето… Непопадание в ритм отзывается пустотой… Так человек под шестьдесят уклончиво реагирует на предложение его семьи отпраздновать свой юбилей в близком кругу друзей… Видеть их, несчастных, или состоявшихся у себя дома? Всех разом?! Одним махом расписаться в своей несостоятельности? Нет, и ещё раз нет!

Несостоятельность, как первые признаки старческой деменции, страшат Писателя… Пройдя-таки в ванную комнату, Писатель склоняется над раковиной, опершись обеими руками об её глазированный фарфоровый край и открыв воду тонкой струйкой из крана, долго смотрит в маленький водоворотик, что десятками шумных пузырьков беснуется возле слива – СЛИВ! Так и не умывшись, он берёт полотенце и трёт им лицо… Производя движения вверх-низ, потом круговые, короткие, с поочерёдным наездом на правую и левую щёки….

Себя не обманешь…, на улице осень, а тебе пятьдесят шесть… «Кстати… вчера опять звонил, этот…. он всегда забывает имена… его сосед по участку… Дэвид Рэтчелл, кажется? Надо, же! Запомнил! А ведь, не хотел! После Бьянки чужие имена буквально вываливаются у него из головы и если раньше он сетовал на это своё хроническое недомогание, то сейчас напротив, радуется ему, как ребёнок.

Но, кажется, вчера он дал согласие устроить вместе с ним барбекю у себя в саду перед домом? Чета Рэтчеллов милые люди, почему бы и нет? С полуулыбкой посмотрев на буфет, заполненный рядами элитного алкоголя, Писатель опять задумался … «У Бьянки было великолепное чутьё! Но почему врач не слышит собственной болезни, а великий учёный не в состоянии дать определения тому, что есть «не вечность»? Поставив турку на газ, Писатель идёт одеваться.