Array Array - Кто к нам с мечом

— Проклятье! — не сдержавшись, выругался судья, — дело откладывается для проведения экспертизы.

— Протестую, ваша честь, — вскочил господин Тромп. Господин Пуаре в это время что-то переливал из пузырька в стакан с водой. — Истец ставит суду слишком много условий.

— Я — дискриминируемое меньшинство, мне можно, — скромно сказал Энри.

— Да какое вы меньшинство? — заорал Тромп, — вы — белый. Довольно молодой…

— Напоминаю, господин Тромп, во-первых, я — инвалид. У меня проблемы с памятью, если вы не забыли. Во-вторых, я — сарманастрист. Это — очень немногочисленная в нашей стране религия. В-третьих, я — автор андерграундных фильмов. Никем не понятый и всеми осмеянный. Наконец, в четвёртых, я — Хайднагер. Это меньшинство в нашей стране особенно сильно дискриминируют. Например, не было ни одного президента — Хайднагера. Я проверил. Ни одного епископа. Ни одного миллионера. Хайднагерам постоянно на протяжении веков вставляли палки в колёса. А отвечать за это теперь вам. Кстати, ваша честь, я требую рассмотрения моего дела судом присяжных.

— Господин Хайднагер, суд присяжных в нашей стране рассматривает дела, касающиеся жизни и смерти.

— Да, ваша честь, я читал — в законе именно так и написано. Однако проигрыш моего дела равносилен для меня именно смерти. От голода.

— Истец, в законе подразумевается, что речь идёт о пожизненном заключении.

— Ваша честь, не вынуждайте меня снова рассказывать вам про трактовки. Смерть от голода ничем не лучше пожизненного заключения.

— Объясните хотя бы, с чего вы вдруг умрёте от голода, проиграв дело.

— Господин судья, для меня сто тысяч евро — огромная сумма. Мне придётся продать всё своё имущество и влезть в долги. Соответственно, на еду мне хватать уже не будет.

— Господин Хайднагер, вы рассуждаете так, будто у вас отнимают сто тысяч. Речь же идёт о том, что вы их теоретически могли бы получить.

— Но ваша честь, вы же знаете о недополученной прибыли. Когда звукозаписывающие компании выставляют претензии пиратам, они считают так, будто те деньги уже были у них в кармане, а пират их оттуда вытащил. И выигрывают иски. То есть, между реальными деньгами и недополученными нет никакой разницы. Для меня же, повторюсь, сто тысяч — куда более значимая сумма, чем миллионы для компаний звукозаписи. Войдите в моё положение, господин судья.

— Ладно. — Судья даже уже не вздрогнул, — Господин Хайднагер, ваше дело будет рассматривать суд присяжных. Что ещё пожелаете? Не установить ли в зале суда трон для вас? Может, желаете бар с прохладительными напитками и массажистку?

— Не стоит, ваша честь, единственная просьба: присяжных должно быть больше полутора тысяч человек.

— Что?!!

— Дело в том, что в сарманастризме числа до полутора тысяч включительно считаются пр о клятыми. И если присяжных будет меньше, то это ущемит мои религиозные чувства. А поскольку я — четырежды меньшинство, считаю, суд должен пойти мне навстречу.

— Заседание откладывается, — судья со всей силы вдарил молотком по столу, — на неопределённый срок. Пока я не пойму, что тут можно сделать.

В то время как освобождался зал, судья усиленно рылся под мантией, пытаясь найти пачку сигарет. Однако он заметил, что перед выходом Эрни еле заметно поклонился ему. От этого судью почему-то передёрнуло. Он выхватил пачку из-под мантии жестом, каким римский легионер, должно быть, выхватывал свой меч. И галопом, достойным коня бравого гусара, выскочил в во внутренний двор суда.

Там дрожащими руками он с трудом одолел колёсико зажигалки и жадно затянулся. Сердце колотилось в бешеном ритме, а на вдохе проступали непонятные хрипы. В этот момент ему на плечо опустилась рука.

Судья нервно обернулся и обнаружил перед собой своего коллегу и приятеля Тома Тэйлора.

— Всё прошло плохо? — сочувственно поинтересовался Том.

— Не то слово.

— Дай угадаю: Эрни Хайднагер?

— Ты его знаешь?

— Как не знать. Столкнулся с ним в коридоре и сразу догадался, что ты будешь здесь. В первый раз я вышел ровно в таком же состоянии. Никак не мог прийти в себя. Страшное дело.

— Скажи честно, Том, он ведь издевается над нами?

— Знаешь, Генрих, я его об этом однажды спросил. В кулуарах, так сказать. Выяснилось, издевается. Но не над нами.

— Но зачем, мой бог? Он на мир что ли обижен? Или извращенец? Какого чёрта ему надо?

— Так в двух словах и не скажешь. Я рассматривал его последнее дело. Последнее, если не считать твоего, конечно. Там интересная штука нарисовалась. Хайднагер подал в суд на одно издательство, печатающее, что бы ты думал? Библию. По двум причинам сразу: первое — он прищемил руку их книгой.