Вячеслав Морочко: Увертливый

Лучший ученик класса Петров теперь демонстрировал на Пете свою эрудицию: «Слушай, Галкин, у тебя подозрительная фамилия. Ты читал Ильфа и Петрова? Фамилии заканчивающиеся на „кин“ – переделки. Первоначально окончание было „кинд“, что по-немецки означает дитя: Зюскинд, Мамкинд, Галкинд»! «Значит и Пушкин был Пушкиндом?» – спросила какая-то девочка. «А нашего Пушкина не тронь»! – грозно рявкнул Петров.

Теперь даже Энгельсон, стыдясь былой доверительности, сторонился его.

Однажды на улице он встретил шпану. Знакомая братва шла навстречу. А впереди вышагивал белокурый голубоглазый недоросток – такой же «Илья Муромец» (мать-перемать), каким был он сам. Галкин даже хотел им крикнуть: «Ребята, это же я Петруха»! Но язык прилип к нёбу, а ноги сделались ватными. Не то, чтобы он перетрусил: но впереди грозного воинства Галкин, внезапно, узнал царевича, сразившего Змея Горыныча и Кощея Бессмертного. Так вот, кто теперь владел его сущностью!

Сначала ему хотелось удрать: такого желания он еще не испытывал. Но победило практичное соображение: попытаться выяснить, сохранилась ли свойственная ему увертливость. И он пошел прямо.

Вот они сблизились. Шпана улюлюкая, заорала: «Малой, бей его! Пускай юшку!» Петя хотел заглянуть в глаза «доброму молодцу». Тот тоже искал его взгляда, ожидая, что Галкин начнет мигать, отворачиваться. Малый так пялился, что утомился и не рассчитал: его первый удар скользнул по Петиной шее. Толпа засвистела, требуя крови. Петя взял себя в руки и начал игру всерьез. Дразня, он прыгал вокруг «Ильи Муромца», стараясь не касаться его руками.

– Ну, ударь, ударь! – провоцировал тот.

– Зачем обижать маленьких? Давай поиграем!

– Это, кто маленький? – распаляя себя, орал «богатырь». – Я!?

– А кто же! И вообще, вытри сопли, малец, – советовал Петя. Он чувствовал вдохновение. Такого с ним еще не было. Утершись рукавом, пацан грязно выругался, продолжая месить кулаками воздух.

– Эй ты, стой! Хватит прыгать! – орала толпа, приблизившись на расстояние шага. Тогда он бросился вниз – в самую гущу шпаны. И они бросились на него сверху, чтобы накрыть «кучей малой»… но только сшиблись друг с другом, бутузя ногами и кулаками. Когда разобрались, кто где, Петр уже преспокойно заворачивал за угол. Такое и для него было ново. Выяснилось: он не только не утратил увертливости, но даже превзошел себя прежнего.

Галкин стал домоседом и потихоньку начал читать. Сначала все, что попадалось под руку. А потом обнаружилось столько интересного, что для чтения стало не хватать дня. Чем больше Петя читал, тем больше хотелось читать. Если раньше его невозможно было загнать домой, то теперь мать со слезами на глазах умоляла: «Петенька, шел бы ты, что ли воздухом подышал.» «Жалеет, – думал Галкин. – Я у нее теперь вроде сына-инвалида». Отец, глядя на него, как-то странно покачивал головой, будто стал сомневаться, прежний ли это его сынок, не подменил ли кто чада?

В классе Галкин уже перешел в хорошисты. Выяснилось, что память у него – не просто хорошая, а, можно сказать, феноменальная. Постепенно он превращался в задумчивого и сентиментального юношу. Такую перемену характера взрослые (учителя и родители) не связывали с травмой, а объясняли естественным переходом от детства к отрочеству. Они полагали, что повреждение носового хряща только совпало по времени с превращением шустрого мальчугана в уравновешенного подростка, напоминающего «гадкого утенка». Если раньше он жил, как во сне, то теперь, будто видел сны наяву.

Появился скрытый от посторонних мир фантазий. Это накладывало отпечаток на внешний облик, делало Петю несколько странным и немного смешным. Почувствовав метаморфозу, он стал избегать людей, предпочитая мечтать и задумываться в одиночестве. Себе в утешение он начал изобретать красоту, еще не имея о ней представления: красивую музыку, облака, города, красивые горы, леса и, конечно, красивых людей.

Исполнилось шестнадцать, когда стало, вдруг, сниться девичье лицо изумительной красоты. Оно появлялось не сразу. Вначале смутно угадывалось. И не чертами, а как будто теплом. Что-то грело на расстоянии кожу и душу. Мечта приближалась, не торопясь легким девичьим шагом. Сначала казалось, она не видит его. Но потом догадался, что видит, но так же не четко, как он. Постепенно Галкин стал различать ее образ, очаровательные движения рук. Она шевелила губами, словно что-то хотела сказать или ей не хватало воздуха. Он догадывался, что, как и ему, ей хочется нравиться.