Юрий Алкин - Предательство

С тех пор я иногда, почти не глядя, брал один из томов, открывал в любом месте и читал несколько страниц, вновь испытывая это ощущение доверительной беседы. А потом наступил поворотный момент. Запутанная ситуация на работе набухая и разрастаясь словно внезапно появившийся нарыв стремительно приближалась к развязке. Клубок интриг и досадных недоразумений заставлял думать о себе по вечерам, нарушая тот строгий баланс, который я установил раз и навсегда еще в начале карьеры. Мрачный, поглощенный мыслями об окружавших со всех сторон подвохах, я не мог по-настоящему сосредоточится ни на чем кроме этой цепочки гнетущих событий.

В один из таких вечеров, когда унылый дождь за окном только усиливал сумрачное настроение, я подошел к полке и привычно взял синюю книгу.

Выбранный наугад рассказ на удивление почти стерся из памяти и читался почти как в первый раз. И хотя события ничем не напоминали те, что уже месяц не давали мне спать, каким-то странным образом они вызывали в памяти недавние досады и разочарования. Вместо того чтобы целиком погрузиться в чтение, я обдумывал надоевшую проблему, автоматически скользя взглядом по буквам. И вдруг из стоявших перед глазами фраз соткался вопрос. "А ты уверен, что это действительно проблема? – шепнула мне книга. – А что если взглянуть на подобную ситуацию с другой стороны? Например, вот так…" Я усмехнулся.

Решение не могло быть таким простым. И к тому же рассказ этот был читан десятки раз. Я отложил книгу и, возвращаясь мыслями к своим проблемам, отправился спать. А на следующее утро уже четко знал, как следует поступить для того, чтобы вскрыть этот нарыв. Выход, подсказанный книгой, был не просто хорошим – он был единственно верным.

Дальше закрывать глаза на происходящее было нельзя. Все эти годы я встречался лицом к лицу с чем-то не укладывающимся в привычные представления – и лишь по-страусиному прятал голову в песок. Объяснение напрашивалось само собой – фантастическое, нелепое и все же не имеющее альтернативы. И вопреки возмущающемуся здравому смыслу я начал следить за книгами, за словами и предложениями, которые они с такой готовностью выставляли мне напоказ. Вечер за вечером я приходил в кабинет, раскрывал один из томов и читал, читал, читал. На первый взгляд слова оставались те же. Но, тем не менее, теперь я мог поклясться, что они меняются. Эти изменения нельзя было зафиксировать, они струились, текли меж пальцев словно вода, но так же как вода они были ощутимы. Рано или поздно текст преображался. Я пытался дословно запоминать реплики, фразы, даже целые параграфы, но все впустую. Именно заученные строчки оставались неизменными.

Однако подчас и они, сплетаясь с окружавшими их предложениями, начинали приобретать иной смысл – не совсем тот, который они несли в себе за неделю то этого. Я даже пробовал фотографировать страницы и через какое-то время сверять фотографии с оригиналами. Тщетно: они всегда совпадали до последней буквы. Совпадали – и все же воспринимались по-другому.

И в какой-то момент происходящее сломало и без того хрупкую грань между реальностью и чудом. Больше я не сомневался. Я знал, что отныне эти книги будут меняться со мной – вплоть до того момента, когда я сам перестану меняться. Отныне их создатель был не метафорической родственной душой. Он стал живым, реальным другом, человеком, которому я доверял как себе и который всегда меня понимал. Я обращался к нему в своих мыслях, а он говорил со мной через своих героев. У меня была жена, двое детей, сотни знакомых, десятки приятелей, три-четыре человека, отношения с которыми формально подходили к определению дружбы. Но был только один истинный друг – он.

Разделявший нас век являлся меньшей преградой для общения и понимания чем расстояние в два квартала.

И постепенно я привык. Стоило чему-нибудь по-настоящему заинтересовать или обеспокоить меня – и через некоторое время в синих книгах я начинал находить соображения на эту тему. Вначале они всплывали как отрывочные фразы, потом превращались в параграфы, затем в разрозненные эпизоды. Под конец, если эта тема действительно много значила для меня, она становилась центральной нитью одного из его произведений. Как это происходило, какие немыслимые силы делали это общение возможным, я не знал – и не желал знать.

Настоящую дружбу не рассматривают в микроскоп, какой бы странной она не была.

Так продолжалось не один год. А два дня назад мне абсолютно случайно попал в руки сборник писем. Его писем. Я никогда не был любителем читать переписку известных людей. Ведь что ни говори, а личные письма предназначаются только для тех, кому они отправлены, и никак не для тысяч любопытствующих читателей. Но тут дело было иное. Если кто-то из ныне живущих и имел право читать эти письма, то это был я. Мы доверяли друг другу. Кроме того, возможно в письмах он как-то отразил то, чему всю жизнь не мог найти объяснения – дружбу с человеком, жившим семьдесят лет спустя. И серая книжка в глянцевой бумажной обложке была раскрыта.