Александр Морозов - Программист

И уж как я разозлился на себя! Я не знал общей теории систем. Я не знал теории автоматов фон Неймана. Я не знал, я прошлепал… Неизвиняемо! Ибо не от отсутствия талантов. Я просто не понял времени, не понял, на что его надо тратить. Я полгода доказывал Телешову и Борисову, что они никуда не годятся по сравнению со мной, но я увлекся… Я забыл, насколько выгодны были для меня такие сравнения.

А люди, сидящие передо мной, прекрасно, наверное, знали, что вот уже пришла пора и должен уже появиться некто вроде меня, они прекрасно понимали и необходимость моей программы и то, что она именно сейчас уже должна быть сделана в одном из коллективов, занимающихся АСУ.

И все-таки… этим человеком оказался я. Это не было тщеславием, нет, просто это было единственным результатом, а значит, и единственным оправданием шести прошедших месяцев. Все значение моделирующей программы — догадки, которыми я так гордился, — все это оказалось почти изобретением велосипеда.

Но я не испытывал разочарования. Совсем напротив, рядом с сожалением о временном ослеплении и утрате настоящих масштабов роста во мне была гордость, что в моем уме самостоятельно возникли столь безошибочные движения мысли. Что я и догадался правильно, и сделан все точно.

Горечь и гордость. Гордость и все-таки горечь.

И вот я снова стою перед домом Григория Николаевича Стриженова, верчу в руках листок с телефоном и вспоминаю напутствие, с которым он был мне передан: пройдешь в тот кабинет, что на пропуске написан будет. Там все и расскажешь… Ты же умеешь рассказывать?

Только будь попочтительней. Посдержанней. В общем, окажись в наилучшей форме. Все-таки тебе предстоит встреча… с государственным человеком. Этажность мышления здесь иная, понимаешь? Учитывай это каждую минуту при разговоре. Опыта общения на этом уровне, как я понимаю, у тебя нет. Впрочем, особой дипломатии от тебя, может быть, и не понадобится. Да и выбора у нас нет. Он хочет обязательно на тебя сам посмотреть, что, на мой взгляд, кстати, вполне естественно.

Особенно-то не мелочи, не детализируй. Все необходимые слова, где надо, уже сказаны. Твое дело — не испортить впечатления. Всего-навсего. Но в разговоре иногда неизвестно, куда занести может. А в этом случае любые «заносы» должны быть исключены. Вот это и контролируй, Ну и… ни пуха.

…Государственный человек от кибернетики. От автоматизированных систем управления. Так Стриженов для меня это определил. У меня были только весьма смутные представления, связанные с этим словосочетанием. Если свести их к одному, то это были представления о чем-то крупном. И вот оказалось, что смутные представления иногда стопроцентно соответствуют действительности.

Внешность мужчины, в чей кабинет я вошел, можно сказать, образцово соответствовала моим ожиданиям. Конкретизировала их.

Разумеется, далеко за пятьдесят. Красное, слегка набрякшее, с резкими складками лицо. Уши почему-то воспринимались отдельно. Тоже красные, крупные, поросшие седыми волосками. Авторучка в руке — как Дюймовочка в пальцах бронтозавра. Властность распространялась от него невидимая, но реальная, как радиоволны от передатчика. Судя по спокойно-хитроватым глазам, посверкивавшим из-под набухших век, он мог аргументировать далеко не только с помощью густого голоса. Но все-таки только с трудом можно было представить себя в роли возражающего. В роли неподчиняющегося — невозможно.

Передо мной сидел тяжелый человек. На него должен был пойти материал поинтересней металла: сплав науки и политики. Научная политика — вот такая у человека профессия. Нет, не профессия (не существует такой), а род деятельности.

Про себя я называл его командором (имя-отчество записано на листке вместе с телефоном и названо при рукопожатии, но тут же напрочь вылетело из головы и… не посматривать же в бумажку. Совсем уж неприлично было бы).

Он принимает меня после звонка к нему нашего бывшего директора Карцева. А Карцеву позвонил Стриженов. Но сейчас это все неважно. Это все подробности, которые могут оказаться к тому же и ничего не значащими подробностями. Все зависит от предстоящего разговора.

А разговор и не начинался. И командор, кажется, и не спешит особо его начинать. Что-то мне буркнул-пророкотал односложное. Но я понял, что меня приглашают садиться. Подошел к столу и сел в кресло, в которое сразу и погрузился чуть не до ушей. Кресло оказалось гораздо мягче, чем на вид: его податливость скрывалась холодным блеском кожаной обивки малахитового цвета. Командор посмотрел на меня из-за стола сверху вниз: сам-то он сидел не в кресле, а на жестком стуле. Посмотрели недружелюбно, отрывисто бросил: