Array Array - Похититель вечности

Должен признаться, я получал огромное удовольствие от общения с ним и пришел в восторг, когда в конце 1928 года его избрали президентом. Прошло уже немало времени с тех пор, как я был близок с людьми, стоящими у власти, и никогда еще в Белом доме не было не никого похожего на Герберта Гувера. В марте 1929 года я присутствовал на его инаугурации за день до моего отъезда в Нью–Йорк и слышал его речь: он превозносил страну, сумевшую возродиться после Великой войны, и восхищался своими согражданами, смело идущими навстречу будущему. Хоть его речь и показалась мне длинноватой и перегруженной деталями, без которых американские граждане вполне могли обойтись, она тем не менее была бодра, оптимистична и предвещала, что грядущие четыре года станут весьма успешными. Поговорить мне с ним не удалось, но я пожелал ему удачи, веря, что уважение, которое американцы питают к нему, его гуманистическая натура гарантируют экономическое процветание страны, о котором он говорил — как и любой из его предшественников. Я и не предполагал, что к концу года страна будет ввергнута в великую депрессию, а его президентство закончится прежде, чем он успеет что–либо совершить.

Но еще меньше я ожидал, какую огромную цену заплатят за это мои близкие.

Дентон Ирвинг любил рисковать. Его отец, Магнус Ирвинг, был главой крупной нью–йоркской инвестиционной фирмы «КартеллКо» — он унаследовал ее от своего тестя, Джозефа Картелла. В 61 год Магнус перенес удар, который вывел его из строя, и компанию возглавил Дентон, отдавший лучшие годы своей тридцатишестилетней жизни работе с инвестициями и занимавший пост вице–президента компании. Герб, тогда уже — президент Гувер, познакомил нас парой лет раньше в Вашингтоне, и мы стали друзьями; перебравшись в Нью–Йорк, я встретился с ним и рассказал о своих планах, рассчитывая на его помощь.

Мы с Миклошем приняли щедрое предложение от консорциума инвесторов, пожелавшего купить нашу сеть ресторанов, — то было решение, ускорившее мой отъезд из столицы. Предложение было весьма щедрым, сумма значительно превосходила любые, которые мы оба могли заработать за (обычную) человеческую жизнь. К тому же Миклош моложе не становился, а его дети не проявляли интереса к ресторанному делу, и потому мы решили, что наш бизнес пора продавать. Это означало, что в добавление к уже имеющимся акциям и счетам у меня на руках оказалась изрядная сумма, которую необходимо было вложить в дело. Я подумал, что Дентон сможет мне что–нибудь посоветовать.

Дело было в марте 1929 года; за неделю мы вместе подобрали довольно солидный портфель ценных бумаг, поделив мои деньги между надежными процветающими фирмами — такими, как «Ю–Эс Стил» и «Дженерал Моторс», — быстро растущими — например, «Истмен Кодак», — и несколькими новыми передовыми компаниями, которые, как мы надеялись, в скором времени начнут приносить прибыль тем, кто желает рискнуть. Дентон был умным парнем, но я обнаружил, что ему недостает терпения; в этом мы с ним были несхожи. Как только он узнал, что я намереваюсь вложить солидную сумму, он обзвонил всех своих деловых партнеров, стараясь подобрать для меня лучшее, сделать самые разумные вложения, точно это он будет получать проценты с прибыли. Его энтузиазм забавлял меня, но вместе с тем заставлял верить в его силы, к тому же мне очень нравилось с ним общаться.

В это же время в мою жизнь вошла молодая женщина, с которой я никогда ранее не встречался. Ее звали Аннет Уэзерс; тридцатитрехлетняя почтовая служащая из Милуоки. Сырым апрельским вечером она появилась на пороге моей квартиры близ Сентрал–парка с двумя сумками и восьмилетним мальчиком. Я открыл дверь и увидел ее: платье на ней промокло насквозь, она с трудом сдерживала слезы и крепко сжимала руку своего сына. Я с удивлением посмотрел на нее, недоумевая, кто же это может быть и что ей от меня нужно, однако стоило мне бросить единственный взгляд на мальчика, и я сразу же догадался.

— Мистер Заилль, — сказала она, поставив сумку и протягивая мне руку. — Простите, что побеспокоила вас, но я писала вам в Калифорнию и так и не получила ответа.

— Я уже несколько лет не живу там, — объяснил я, все еще стоя в дверях. — Я перебрался в…

— Вашингтон, я знаю, — уверенно ответила она. — Простите, что я приехала к вам, но я не знаю, что мне делать. Просто мы… мы…

Она так и не закончила фразу: битва со слезами была проиграна, и женщина рухнула без сил у моих ног. Мальчик с подозрением уставился на меня, словно это я заставил его мать плакать, а я не знал, что мне делать. Последний раз я общался с детьми такого возраста добрых полтораста лет назад, когда мой брат Тома был ребенком, хотя, как правило, мне удавалось с ними ладить. Я открыл дверь и провел их в квартиру, ее отправил прямиком в ванную, чтобы она привела себя в порядок и вернула самообладание, а мальчика усадил в большое кресло, откуда он продолжал смотреть на меня со страхом и неприязнью.