Дмитрий Григорьев - Кровь или семьдесят два часа

— Ничего там нет, — не то с жалостью, не то с печалью говорила она. — Только черная пустота.

— Пусть ты думала, что после знакомой черной пустоты ты опять очнешься в реанимации, — склонился Дича над своей любимой. — По-другому нельзя! Нельзя, чтобы человек жил всю жизнь без надежды и ушел тоже без нее.

Конечно, так было бы всем легче, а особенно его ненаглядной малышке. Но какая последняя мысль промелькнула в ее свесившейся набок как у обиженного цыпленка головке, никто и никогда не узнает…

Почти никто на земле не знает точного времени своего ухода, никто кроме пациентки бокса номер тринадцать. Окончание ее мучений было назначено на четыре часа дня в понедельник.

Семейный адвокат пригласил мужа Виктории, а также ее отца и близкого друга семьи в комнату ожидания. Там аккуратными стопками были сложены четыре комплекта стерильной униформы.

— Как только все хирургические бригады будут готовы, я отведу вас в оперблок. — сообщила старшая сестра.

Потекли невыносимые минуты ожидания. Четверо мужчин сидели во всем белом, а покруженный в себя Дича слышал только стук собственного сердца. Звуки текущей по сосудам крови превращались в шум падающих песчинок в часах Вичиной жизни. Теперь эти часы были в руках врачей, готовящих пациентку к ее донорскому подвигу. Комната ожидания была разукрашена к наступающему рождеству. Дича вспоминал, как однажды Вича призналась, ему, что давно боится зимних праздников. Уже не первый год они встречали Рождество в больнице, и этот год не стал бы исключением, если бы…

«Если бы я только успел положить моего малыша вниз головой и выдавить заливающую легкие кровь до того как остановится ее уставшее сердце, — казнил он себя, — это было бы самое счастливое Рождество в моей жизни. Теперь же, любимая, тебе больше нечего бояться. С сегодняшнего дня для нас не существует этого гнусного праздника».

По пути в оперблок Дича с ненавистью смотрел на улыбающиеся рожи Санта Клауса, развешанные вдоль коридора.

Лишь в стерильной зоне с ее голыми стенами он сумел успокоиться. Когда они вошли в операционную, одинокая лампа выхватывала из темноты столик анестезиолога, где стояла женщина средних лет и встречала их уставшим взглядом. Как только скорбная группа приблизилась, ее помощница поспешно удалила интубационную трубку и обтерла Виче лицо.

* * *

Наконец-то ненавистную трубку вытащили. За несколько часов до этого Виче перестали вводить обезболивающие и снотворное. Врачи хотели разгрузить заторможенный лекарствами мозг и дыхательный центр. Это позволяло убедиться, что в полном сознании пациентка сможет дышать без помощи аппарата.

Горло ужасно саднило. Каждое глотательное движение пускало молнию боли по всему измученному телу. Дича склонился над ней, нежно держа за руку. Взволнованным голосом он просил потерпеть совсем чуть-чуть: «Если будешь умницей, то, может быть, до Нового Года успеем выписаться».

— Молодец! Совсем не плохо, — слышалось с другой стороны кровати.

Молодая женщина в белом халате следила за самостоятельными вдохами пациентки. Дыхательная трубка мешала двигать головой, и Вича не могла видеть лица говорившей. Скосив в ее сторону глаза, Вича наткнулась на огромную янтарную брошь,

которая выглядывала из-под лацкана халата. Сквозь медовую пелену янтаря на нее задорно глядел знакомый комарик. Она протянула руку, пытаясь погладить древнее насекомое, и с удивлением заметила в своей ладони несколько янтарных бусин. Веселый комарик самым чудесным образом перебрался в одну из них и вдруг загрустил в своем новом жилище. Взгляд его потускнел, а смешно шевелившийся хоботок бессильно поник. Он помахал Виче одним крылышком, как будто прощаясь, и сбежавшая с хоботка слезка застыла внутри янтарного шарика, не в силах просочиться наружу. С отрешенным спокойствием Вича вдруг поняла, что не дышит. Ее пальцы разжались, и янтарные шарики солнечными слезами упали в сухую хвою прибрежного леса. Она ничего не чувствовала, кроме горячих слез своего любимого, которые падали на ее лицо из недосягаемой выси…

Резкая боль в горле и небывалый приступ тошноты вырвали ее из небытия. Впервые за последние дни она смогла свободно сомкнуть губы. Ее голова тоже обрела свободу. Вича повернулась и увидела улыбающуюся докторшу, которая держала в руке удаленную трубку.

Прошлогодние воспоминания исчезли так же внезапно, как и возникли, уступая место совсем недавним событиям. Вича снова переживала то ужасное утро, снова пыталась откашлять заливающую ее легкие кровь. В глазах опять начинало темнеть.