Вильям Александров - Планета МИФ

— Все кушай… Тут трава есть — больной не будешь. Только здоровый будешь.

— Спасибо, Курбан. Я все съем… Обязательно! — Берестов опустил в кассу деревянную ложку, слегка помешал густое ароматное варево с темно-бурой радужной пленкой жира поверху, втянул воздух дрогнувшими ноздрями.

— Чем болеете, ежели не секрет? — деловито осведомился геолог, звучно прихлёбывая. — Желудок, печень, легкие?

— Сердце… — не сразу сказал Берестов. — Есть такая штука… Может, слышали?

— Куда нам! Мы все больше по части рук и ног.

Геолог выловил кусок жесткого мяса, взял его пальцами, поднял на уровне головы, рассмотрел со всех сторон, оторвал зубами часть и стал с хрустом жевать сильными белыми зубами.

— Это, знаете, привилегия — болезнь сердца. Как в прошлые века подагра… Признак благородного происхождения… А я вот, признаться, даже не представляю себе, как это оно может болеть. Ну — зуб, или там нарыв какой — это я представляю… А вот сердце… Честно говоря, для меня загадка…

Он продолжал с хрустом жевать мясо, время от времени поглядывая на Берестова своими насмешливыми красноватыми глазками. На соседку свою он не смотрел, но Берестов чувствовал — все это рассчитано на нее.

— И вот ведь что интересно, — продолжал он, со смаком жуя свое мясо, — на первое место в мире вышел инфаркт, давно уж заткнул за пояс и рак, и все остальное… Но рак — тот лупит без разбора, как шрапнель — в кого угодит — никто не знает, а этот — не-е-ет, шалишь, бьет снайперски, с выбором, и по ком? В основном по творческой интеллигенции! Я так полагаю, что это не случайно. Это, если хотите, месть природы! — он поднял вверх указательный палец.

— За что же она, по-вашему, мстит?

— За то, что оторвались от нее. Да, да… И вы правильно сделали, что приехали сюда. Вас она, может быть, и помилует.

— Благодарю. — Берестов наклонил голову. — Особенно за то, что причислили меня к творческой интеллигенции.

— Ну как же! Я слышал, вы художник? Горы рисуете?

— Да. Всю жизнь.

— Вот видите. Вы всю жизнь рисуете горы. А мы всю жизнь лазим по ним. — Он растянул свои твердые губы в некоем подобии улыбки. — Только нас не рисуют. Разве что так, иногда… На каком-нибудь камне, в профиль… Рядом с фамилией… А чаще без профиля. Одну фамилию… — Он замолчал, посмотрел в окно, где на фоне почти погасшего неба резко выделялись горы, они сейчас потеряли объемность, казались плоскими, словно вырезанными из жести. Потом он перевел взгляд на Берестова. — Но мы не в обиде. Нет… Мы знаем, что мы делаем и для чего… Вы вот всю жизнь рисовали эти горы, любовались ими, других приглашали полюбоваться, и невдомек вам, что там, в глубине, у вас под ногами, лежит, быть может, ценнейшая руда, которую во всем мире сейчас ищут. А мы вот придем, прощупаем и найдем. Вот и выходит, что вы только наружное открываете людям, форму, так сказать, а мы содержание, суть. Глядишь, не пройдет и пяти лет, как вы тут вокруг ничего не узнаете: чашу затопят, поставят гидростанцию, и километров на десять все займет огромный горно обогатительный комбинат. Любоваться красотами мешать, будет. Представляете?

Геолог с насмешливым любопытством глянул на Берестова.

— Ну что ж, возможно, — сказал Берестов, и брови его сдвинулись. — Это жизнь. Остановить ее нельзя. Да и нелепо было бы…

— Вот именно — жизнь! — Геолог поднял вверх ладони. — И мы ее делаем вот этими руками. А вам жалко, не так ли? Гор этих жалко. Верно?

— Верно, — вздохнул Берестов.

— Вот видите! — воскликнул геолог и во рту его сверкнула золотая коронка. — Вот и выходит, что мы двигаем жизнь вперед, а вы ее… ну как бы это сказать?..

— Задерживаю?

— Ну, не совсем так… Я бы сказал… пытаетесь удержать!

Геолог удовлетворённо откинулся к стене и как бы нечаянно глянул на девушку.

— Удержать? — повторил Берестов это поразившее его слово. Он будто вслушивался в него, потом сказал — Ну что ж, пожалуй, в чём-то вы правы… Удержать… Запечатлеть, оставить людям то, что уйдёт, то, чего больше не будет… Разве людям это не нужно? — Он обернулся к девушке. — Вот вы, как вы думаете?

Он видел, что она прислушивается к их разговору. Несколько раз она поднимала глаза то на своего соседа, то на Берестова.

— Не знаю, — сказала она низким грудным голосом. — Может, и прав Сергей Романович… — Она глянула на геолога. — Но только мне кажется, ничего в этом нет плохого, что вы стараетесь удержать в своих картинах какие-то мгновенья жизни, которые исчезнут и, может быть, никогда больше не повторятся. Ведь если бы этого не было, люди потеряли бы так много!