Ольга Денисова: Черный цветок

- Слышь, мать… - наконец решился он, - ты это… кончай.

Он присел перед ней на корточки и легко подтолкнул в плечо. Иногда - впрочем, очень редко - на него находило желание быть хорошим.

- Как же мне… как же мне… - всхлипнула она.

- Да прекрати реветь, сказал! - рявкнул Есеня и снял кошелек с шеи. - Смотреть же тошно!

- А мне не тошно? Мне не тошно? - вскинула горшечница зареванное лицо.

- На, возьми. Корми своих детушек, - Есеня протянул ей золотой. - На месяц, может, и не хватит, но как-нибудь протянешь, а?

Ее лицо на миг окаменело, рот приоткрылся. Она робко протянула грязную дрожащую руку и вцепилась в монету мертвой хваткой.

- Детонька… - прошептала она, - детонька… Как же мне тебя благодарить-то?

- Да брось ты! - фыркнул Есеня, поднялся и кивнул ребятам: - Пошли отсюда! Нашла тоже детоньку!

Он был доволен собой и видел, что ребята, хоть и не одобряют его, смотрят с восхищением и завистью. Подумаешь - золотой! Отец не бедный человек, нож за три дня сделал - и еще сделает. Конечно, в месяц он едва ли зарабатывал больше трех золотых, но ведь зарабатывал! И, между прочим, Есеня тоже хлеб ел не даром - отцовская кузня осточертела ему хуже горькой редьки.

Горшечница молча и быстро поднялась и потащила свою тележку прочь, положив монету за щеку - оттуда точно не украдут! Ребята же выбрались наконец из толпы, в которой и поговорить-то толком не было возможности, и направились в город.

- Ну чё, Балуй? Небось, боишься домой идти? - насмешливо посмотрел на Есеню Сухан, когда тот попытался повернуть в сторону кабака. Сам Сухан был маменькиным сынком - розовощеким, с большими глазами и длиннющими ресницами, немного ниже ростом, чем Есеня. Но во всем брал пример с товарищей, чем заслужил их снисхождение.

- Чего это я боюсь-то? - Есеня пожал плечами.

- Ну те батька и всыплет за золотой! - кивнул Звяга.

- Чё, в первый раз, что ли? - хмыкнул Есеня и повернул к дому. - Подумаешь!

В их троице главным, несомненно, считался Звяга. И хотя Есеня казался со стороны заводилой, на самом деле Звяга просто не лез вперед. Он был старше Есени почти на год и в жизни разбирался гораздо лучше.

Конечно, домой идти вовсе не хотелось. Никакой вины за собой Есеня не чувствовал, но отцу ведь этого не объяснишь. А раз кто-то считает, что он боится отцовского гнева, то кабак придется отложить.

- Ты чокнутый, - Звяга сплюнул на пыльную мостовую. - Какого рожна ты ей золотой-то отдал? Щас бы уже в кабаке сидели, а теперь дождешься тебя, как же!

- Не твое дело. Захотел - и отдал, - ответил Есеня. - А вообще, можете и подождать - у вас-то, небось, своих денег сегодня нету.

- Подождем, подождем, не боись. Я вот нарочно у ворот встану, послушаю, как ты у батьки будешь прощения просить.

- Когда это я у него прощения просил? - Есеня вскинул голову.

- А что, никогда не просил?

- Никогда! - Есеня смерил товарища взглядом.

- Ври больше! - расхохотался Сухан.

Есеня обиделся и пошел быстрее. Он на самом деле никогда не просил у отца ни прощения, ни пощады, когда тот драл его всем, что попадалось под руку, - зачем доставлять ему удовольствие? Еще лет в десять он понял, что отца его молчание выводит из себя, и получал от этого злорадное наслаждение, отлично зная, что жалобным криком мог бы и смягчить суровое родительское сердце.

Пока друзья смотрели ему в спину, Есеня шел быстро, гордо расправив крепкие мальчишеские плечи, но как только калитка за ним захлопнулась, решительности у него поубавилось. Да из-за золотого отец взбесится так, что, чего доброго, и вовсе убьет.

- Ну, - услышал он голос отца из конюшни, - чего ты там встал? Давай быстро, я тебя давно жду!

Услышал, наверное, как хлопнула калитка… Ничего не поделаешь. Есеня почувствовал, как дрогнули колени, и зашел в конюшню. Отец чистил Серка - собирался куда-то ехать, не иначе.

- Ну? - снова поторопил отец.

Есеня не спеша снял с шеи кошелек и вытряхнул на ладонь четыре серебреника - медяки он давно припрятал поглубже. Отец похлопал коня по шее, постучал скребком по стене и вышел из денника, вытирая руки об штаны. Есеня молча протянул ему деньги, стараясь, чтобы лицо выражало исключительно презрение к происходящему, а не волнение или страх.

- Эй, а где золотой? - миролюбиво спросил отец.

- Потерял, - Есеня пожал плечами.

Отец посмотрел на Есеню, хлопая глазами, потом лицо его вытянулось от огорчения, он не удержался и растерянно спросил:

- Как это «потерял»?

- Очень просто. Потерял - и все.

- Ты что говоришь? Ты… оставь свои дурацкие шутки! Быстро давай сюда деньги! - лицо отца перестало быть удивленным и постепенно наливалось кровью.