— Некий Митрофан Никитин, беспартийный, из крестьян! — докладывал тонким от испуга голосом комендант мавзолея спешно прибывшему начальству, среди которого Ильич с трудом распознал разъевшегося Ежова.
Ленин расценил происшествие однозначно: стрелявшим был кулак, противник продразверстки. Таких, как он, надо немедля приносить в жертву классовым интересам. Куда, хотелось бы знать, смотрят комбеды? Почему все кулаки еще не расстреляны или не сосланы в Сибирь? А если это не кулак, а середняк, значит пришла пора хорошенько пощипать и середняков! Только в союзе с беднейшим крестьянством (и это обязательное условие) пролетариат способен построить крепкое социалистическое государство.
Видимо, в партии сделали те же выводы — потому что вскоре людская река у гроба вся подобралась, почернела и посуровела. Реплики пошли совсем загадочные:
«…кабы теща моя шпионила только на Японию, полбеды…»
«…могилу открыли, а там Гоголь шевелится…»
«…какой толк что карточки отменили, коли аборты запретили…»
В 37-м неожиданно пропал Воробьев. Ленин аж расстроился: сколько лет вместе. Принимая свои глицериновые ванны, он ловил каждое слово персонала, пытаясь вызнать, в чем дело. Но Збарский больше ни с кем ничего не обсуждал. Только как-то однажды, пристально разглядывая шов, разошедшийся на глянцевитом ленинском черепе, тихо сказал сыну, работавшему здесь же ассистентом: «Его убрали, несомненно. В дело вредителей вовлечь не решились из-за этого, — подбородком указал на Ильича. — Придумали операцию на почку и зарезали на столе». «Но за что?» — спросил Збарский-младший. «Тс-с-сс! — цыкнул на него отец. — Даже у саркофага есть уши».
Намек Ильич понял и чрезвычайно обиделся. Но выбирать не приходилось: отныне все нерабочие в мавзолее часы он пребывал в компании обоих Збарских. Сына Ильич недолюбливал не меньше, чем отца. Малец начал крутиться в лаборатории при мавзолее еще школьником. Иногда пристраивал на крышке саркофага задачники и зубрил уроки. Когда Ильич отмокал в ванне, пускал исподтишка по ее зеленоватой глади кораблики, сложенные из страниц, вырванных из школьного дневника. А однажды долго с холодным любопытством разглядывал тело в гробу, после чего положил на стеклянную крышку листок бумаги и стал бойко водить по нему чернильным карандашом, то и дело его подслюнявливая. «Мимуары», — без труда прочитал снизу зеркальные буквы Ильич. И далее: «Он напоминал странное морское животное, погруженное в тягучую жидкость…».
Глава 3. Плюс эвакуация всей страны
Время в мавзолее текло монотонно. Оживление вносили демонстрации на 1 мая и парады на 7 ноября. В эти дни Ильич уже с рассвета был на взводе, ожидая, когда снаружи донесутся ликующие крики толпы «Ы-ы-ы! У-у-у-у!», знаменующие начало праздника. Едва голос диктора возвещал, что «на трибуну поднимаются…», Ленин до предела навострял чуткое сухое ухо, пытаясь различить знакомые фамилии партийных товарищей. Таковых набиралось все меньше и меньше. Редеют, редеют ряды старых большевиков, горестно думал Ильич. Голод, холод, болезни, непосильный труд на износ во имя торжества коммунизма косят соратников… Он не понимал только одного — почему косят так много и так часто. Но успокаивал себя тем, что во всем виновата эпидемия испанки.
Сразу после окончания парада оживлялась комната, расположенная от Траурного зала справа. В ней раздавались смех, звон бокалов, звяканье посуды, возбужденный гомон. Туда имелся прямой спуск с трибун мавзолея. Раньше члены ЦК партии и правительства, даже не передохнув, выходили через эту комнату в Траурный зал к вождю. И хотя он был все еще зол, что выставлен в ящике напоказ, словно урод в кунст-камере, в груди теплело. Не забыт. Уважаем. Даже любим.
Однако с каждым годом к нему спешили все меньше. Чаще члены правительства, нырнув с холодной трибуны в теплое нутро мавзолея, надолго застревали в правой комнате. До обратившегося в слух Ильича доносились длинные пышные тосты, славословившие Кобу так, что начинал от негодования дергаться ленинский глаз и трещали нитки под зашитым веком. Потом функционеры тщательно закусывали. Подобострастно смеялись едва слышным сталинским шуткам и вновь пили за его здоровье. Наконец дело доходило до дежурных коротеньких тостов за Ильича. Только после этого распахивалась дверь и вместе с запахом деликатесов и дорогих вин в Траурный зал вываливали незнакомые люди, чтобы обступить саркофаг и пару минут взирать на тело вождя с демонстративным трепетом и плохо скрытым отвращением. Выполнив ритуал, они облегченно пятились обратно в сияющую хрустальными лампами и фарфоровой посудой правительственную комнату.
Читать дальше