Дмитрий Лычковский - Когда был Ленин мумией

Тут Веласкес нагнулся и повернул ленинский подбородок так, чтобы натурщик получился к живописцу несколько в полупрофиль. Ильич поморщился, но стерпел.

— Есть причина, — сдался припертый к стенке Пирогов. — Отменно работает у вас голова, сударь, несмотря на падение. Жрецы народу врут. Не нашла Исида четырнадцатый кусок Осириса — его божественный фаллос. В этом, собственно, и состоит причина захирения страны. Утратив свою андрогенную составляющую, древнее египетское царство навсегда потеряло былое могущество.

— Иначе говоря, Египет стал страной без яиц, — с прямотой коммуниста беспощадно сформулировал Ленин.

— Именно! Оскопленный Египет постепенно превратился в задворки цивилизованного мира — а ведь когда-то он был его центром. Представьте, как обидно это наблюдать мумиям, столько сил и интриг когда-то вложившим в его процветание. Вот потому жрецы и разработали секретный план, часть которого прозвучала во время выступления Хеопса — операция «Поиск». Нам не говорят, для чего из людей уже сегодня под видом любви к истории формируют поисковые отряды — дабы никто из нас не вздумал этому помешать. Но отдельные, мыслящие мумии и сами догадались — отряды целенаправленно ищут утерянный фаллос Осириса. Только он, размещенный между пирамидами в определенной оси координат, сможет вернуть этим пирамидам былую силу и заставит их работать в качестве мощных гипноизлучателей Земли — как это было когда-то.

Тихонько засмеявшись, Ильич радостно потер ладони. Вот такие задачки он любил щелкать с юности.

— Но то, что вы узнали, сударь, не должно подвигнуть вас на опрометчивые шаги! — добавил Пирогов, нервно теребя в руках платок с вензелями. — Поверьте, были тут у нас задиристые личности. Георгий Димитров — не изволили слыхать?

— Нет, — сказал Ильич.

— Смелый человек. Сильный оратор, — почти прошептал Пирогов и оглянулся. — А как рассуждал: мол, сколько можно терпеть фараонское иго, долой египетское самодержавие!.. — он замолк и рассеянно обтер чужим платком свой лоб.

— И что же? — азартно торопил его Ильич.

Еще раз посмотрев за спину, Пирогов выдохнул ему в ухо:

— Закопали! Нажали через свои каналы в реальном мире — и там было официально принято решение мавзолей в Софии, где покоилась мумия Димитрова, взорвать, а его самого — похоронить. Даже памятника не осталось: теперь на том месте ровная площадка. Поверьте, фараон и его жрецы умеют мстить.

Ленин, которого пироговские увещевания нисколько не впечатлили, поднялся с пола, в несколько взмахов отряхнул костюм и, подойдя со спины к художнику, заглянул в незаконченный набросок. С бумаги на него в упор уставилось собственное лицо, подпертое пышным стоячим кружевным жабо и украшенное незнакомой фатовской бородкой. Раскосые глаза над монгольскими скулами вельможно смотрели куда-то вбок. Следов великих свершений на портрете рассмотреть не удалось, зато следы десятка-другого великих пороков были налицо.

— Родригес Диего де Сильва-и-Веласкес и прославился в веках умением мастерски отразить в парадном портрете внутренний мир человека, — похвалил не видавший эскиза Пирогов, складывая тряпки с пола в аккуратную стопку.

— Гм-гм, — неопределенно отозвался Ильич, в уме которого уже складывался план, в котором товарищу Веласкесу отводилось должное место. — На сегодня, я думаю, мы прервем сеанс. Продолжим завтра, в то же время.

И он быстренько спровадил художника к его сицилийским друзьям. После чего повернулся к Пирогову и, картавя от легкого возбуждения, вопросил:

— А что, батенька, не разогнать ли нам с вами это Учредительное собрание к чертовой матери?..

Дня и ночи в гробнице не существовало: границу между ними символически провели факелы, переведенные на экономный режим. Сейчас зал освещала сотня-другая пламенников, не больше — выхваченные их мятущимся огнем углы через несколько шагов сменялись тьмой египетской.

Ленин топтался возле знакомой, пахнущей дубом и смолой, бочки с Александром Македонским, и судорожно вспоминал нужные слова на древнегреческом. Так удачно вышло, что Пирогову пришлось отвлечься на перевязку незнакомой мумии, припрыгавшей к великому хирургу с выпавшей коленной чашечкой в руках. Со словами «эх, мне бы сюда алебастра!» врач склонился над пострадавшим. Ильич воспользовался этим и быстренько отлучился.

Найдя в уме последнюю рифму, он тихонько поскребся пальцем в пузатую стенку и произнес то, что в переводе на язык родных осин звучало бы примерно так: