Сбитый с толку появлением этой незнакомки в собственном доме, Шашкин сплоховал и отпор дал не сразу. А когда спохватился, было уже поздно: та каким-то образом успела удобно усесться ему на шею, так, что его затылок всегда оказывался в досягаемости для её поистине дятловского клюва. Не помогали походы в ювелирные магазины и меховые салоны, не спасал отдых на солнечных островах и круизы на белых лайнерах… Получив, наконец, деньги и возможность транжирить их как вздумается, Петр с некоторым удивлением понял, что вокруг него не осталось никого, на кого хотелось бы эти деньги тратить.
На долгое время Шашкин пустился, как это принято говорить, "во все тяжкие", благо, бизнес крепко стоял на ногах и его непосредственного внимания уже не требовал, а управляющий оказался — редкий случай! — честным человеком, на совесть отрабатывающим очень хорошую зарплату. Шумные вечеринки, послушные девочки, модные клубы, легкие наркотики, элитные казино, "лучшие друзья", охотно пьющие за его счет, щедрые чаевые — и препоганые утра, когда затихала музыка и выветривался хмель. На душе не становилось легче после бурной гулянки, и даже после самой "насыщенной" ночи не проходила непонятная тоска.
Петр интуитивно чувствовал, что ему чего-то катастрофически не хватает, и от невозможности ни понять, что это, ни найти это, сходил с ума. Пока, в один прекрасный день, не решил для себя: "А пошло оно всё на…" и ушел. Уже не в загул по модным клубам, не в запой по дорогим барам, а просто ушел. На улицу, в незнакомую подворотню, во влажный подвал, под сырой мост, на вонючую свалку — в царство бездомных, нищих, бродяг и бомжей. В грязный, пьяный, безнадежный мир, вызывающий отвращение у более благополучных обывателей.
И в этом страшном мире, ниже которого, казалось, пасть уже некуда, Шашкин обнаружил главное его сокровище — свободу. Свободу от дел, свободу от семьи, свободу от обязательств, свободу от беспокойства.
И даже свободу от самого себя.
Нет, конечно, и у бомжей была своя иерархия, и под мостом лучшие места были забиты, и целые сигареты распределялись не поровну, а "по справедливости", но жизнь в этом московском "дворе чудес" [1] В средние века так назывались парижские кварталы, заселённых нищими, бродягами, публичными женщинами, монахами-расстригами и опальными поэтами.
была простой и понятной, в ней не было места тягостным мыслям и надоевшим жёнам: было бы, что выпить, было бы, чем закусить, да было бы, где поспать…
Время от времени Зинаида отыскивала своего непутевого мужа. Зимой — обычно в районе площади Трех вокалов или на Бакунинской улице, летом — в столичных лесопарковых зонах: на Лосином острове, в Сокольниках, а то и вовсе неподалеку от дома, в Битцевском парке. Молчаливые охранники извлекали испитого Петра Васильевича из бомжиных муравейников и доставляли в сверкающие чистотой апартаменты в Ясеневе. Зинаида причитала и заламывала руки, отмывала непутевого супруга, ахала при виде свежих синяков, возмущалась множащимся из загула в загул похабным татуировкам, грозила разводом, требовала доверенность на управление бизнесом, пугала судом по признанию недееспособным, определяла в центры реабилитации, отправляла на лечение от алкоголизма и — пилила, пилила, пилила…
Проходило какое-то время, и Шашкин снова исчезал — возвращался к такой простой, такой понятой ему жизни в подворотнях и переходах метро, где его не грызла изнутри непонятная тоска по чему-то то ли потерянному, то ли недостижимому. Разумеется, с вытрезвителями Петр Васильевич за период своего добровольного бомжевания успел познакомиться неоднократно, однако, так и не научился смирению, необходимому для того, чтобы сделать свое пребывание в данном заведении максимально удобным. Захмелевший Шашкин, при малейшем покушении на его свободу, тут же вспоминал, что он является человеком состоятельным и со связями и принимался требовать соблюдения своих прав, за что неизменно получал и от полицейских, и от обслуживающего персонала.
Нынешнюю же путевку в вытрезвитель Шашкину преподнесло — какая ирония! — одно из его собственных заведений.
Вообще-то, началось всё с совершенно другого места, с безымянной забегаловки, над дверьми которой вместо вывески с броским названием красовались еще, пожалуй, с имперских времен времен слова "Соки-Воды". Соками и водами там, конечно, не пахло, зато пахло водкой, остывшими беляшами и еще почему-то — подгорелой перловкой. Клиентура заведения была такой, что бомжи поприличнее, зайдя внутрь, своим внешним видом не привлекали к себе внимания; именно потому "Соки-Воды" нередко становились местом для "корпоративов" местных бездомных и бродяг.
Читать дальше