Алексей Поликовский - Россия загробная

Человек за стеклом тяжело вздохнул. Его спрашивали об этом в сороковой раз. В сороковой — это только сегодня. А еще было вчера и позавчера…

— Знаю. Ну умер. Ну вам-то что? Вы венок мне пришли положить? Ну чего вы пристали-то ко мне, а, мужики? Чего вы все об этом талдычите? И вы все скоро тоже умрете!

— А что там, куда вы хотите вернуться? Там — что?

— Там что? Там-то что? — вопрос поставил прибывшего с того света Чебутыкина в тупик. — Э, там-то много чего! Он вздохнул. — Ну страна там такая… обширная… ходи куда хочешь… мильтонов нет… паспорта отсутствуют… рыбалка зато есть… красиво очень… холмы и горы.

3.

В тот же день Совет Безопасности, собравшись в Кремле на экстренное заседание, принял решение до выяснения обстоятельств наложить гриф высшей степени секретности на все работы по связи с загробным миром, ведущиеся в наукограде Протвино, закрыть въезд и выезд в город и принять все меры по недопущению утечек информации. Выполнение решений было возложено на директора ФСБ генерала армии Затрапезникова, который тут же, по закрытой связи, распорядился создать на всех предприятиях города первые отделы, расположить в окрестных лесах антитеррористические подразделения "Альфа", "Бета", "Омега" и "Звездопад" и обязать всех ученых подписать документы о неразглашении. Но именно в тот день, когда кандидат физико-математических наук Илья Александрович Вермонт, не читая и не вникая, подписывал бумагу о неразглашении, в старом московском особняке в Сытинском тупике, на втором этаже, в зале с лепниной на потолке, за длинным столом с озабоченными лицами сидели четыре человека. Стол был накрыт зеленым сукном и снабжен стеклянным блюдом с графином воды и пятью стаканами.

Это был узкий круг руководства Коммунистической партии. Эти четверо знали все: тайные соглашения партии и власти о поддержании стабильности в стране, и подлинные результаты выборов, расходившиеся с опубликованными, и содержание бесед, которые перед каждыми выборами велись в Кремле, где обсуждалось и утверждалось, кто сколько процентов получит и какие обязательство за это на себя возьмет. Сейчас первый секретарь компартии Иван Федорович Бурлак, сидя во главе стола, делал доклад о текущем положении в свете экстраординарного события.

— Как сообщают нам наши информанты в органах, — тяжелым чугунным голосом говорил первый секретарь, — город Протвино уже отрезан от внешнего мира. С ученых берут подписки… В лабораторию назначены офицеры с Лубянки… Ничего другого от этого полицейского режима ожидать было нельзя…

— Но к чему же они там готовятся, в органах? Что все-таки они собираются делать с открытием? — подал голос один из присутствующих, моложавый человек в синем костюме, говоривший хакая и гакая, с явным южным акцентом.

— Они не знают. В Кремле паника, — сказал другой. — Они понимают, что удержать в тайне это невозможно, но пытаются, потому что они в ужасе, что будет с их стабильностью. Они же молятся на свою стабильность. А тут вдруг… какая стабильность, если смерти нет?

— А какая секретность, если они уже заказали трем академическим институтам исследования о последствиях? Человек триста знают, Павловский с Белковским уже строчат аналитику, вот-вот узнает пресса, — сказал третий.

Бурлак откашлялся. У этого человека был дар тяжелой, чугунной значительности. Он умел говорить самые простые или иногда даже очень глупые вещи с таким лицом, что все вокруг послушно замолкали и внимали ему с уважением. И теперь, внимая его кашлю, все тоже замолчали и смотрели на него в ожидании.

— Мы собрались на совещание не затем, чтобы обсуждать павловских-белковских, а затем, чтобы решить, что нам делать в ответственный для страны и народа момент, — сказал он. — Все вы понимаете, что встает вопрос о том, как будет использовано открытие. Режим недаром засекретил информацию: они сейчас там решают, как приватизировать дело. Нефть, газ и бессмертие… Он усмехнулся. — Чубайс уже ездил в Кремль с планом создания нового РАО, в уставный капитал которого войдет система коммуникаций между жизнью и смертью. Нанотехнологию похерили уже, — усмехнулся он своим твердым, негнущимся ртом. — Двадцать пять процентов акций отдать Западу, еще двадцать пять продать олигархату за право после смерти возвращаться сюда на каникулы. Рублевка live! — он хмыкнул с мрачным сарказмом.

— О господи, значит, Фридман с Авеном никогда нас не покинут! — ахнул тот, что отвечал за экономическую политику партии.