София Кульбицкая - Каникулы совести

Но так или иначе, а я снова был свободен.

Правда, было не совсем ясно, что делать с этой свободой. Когда я, набравшись храбрости, ненавязчиво поинтересовался, не подбросит ли меня кто-нибудь в город, мне столь же вежливо ответили, что, дескать, никого из шофёров сейчас нет на месте, — из чего, если хорошенько призадуматься, следовали весьма печальные выводы. Зато меня поставили в известность, что все дачные блага, включая метрдотеля и бар, по-прежнему в моём распоряжении. Очевидно, Кострецкий не забыл оставить им на этот счёт соответствующие указания. Очень мило.

Я чуть было не спросил, где он сам, но вовремя опомнился. Конечно же, никакого Кострецкого сейчас на Даче быть не могло. В стране, скорее всего, объявили чрезвычайное положение, возможно даже, государственный переворот, — и ему было не до меня, любимого.

Я торкнулся было в Сеть, надеясь узнать какие-нибудь подробности, — но та, естественно, оказалась отключена. Значит, я был прав, я всё ещё под арестом. Что, впрочем, и не удивительно.

Куда более странным казалось мне то, что я до сих пор жив. Полезен Кострецкому я быть уже не мог, скорее, опасен, — а в то, что он за суетой забыл отдать нужное указание своим людям, я как-то не очень верил. Равно как и в его внезапно проснувшуюся сентиментальность. Кольнула неприятная, но вполне логичная мысль, уж не бережёт ли он меня, чтобы чуть позже устроить надо мной громкое, показательное судилище, а затем и не менее показательную казнь.

Это было бы грустно. Тем более, что я, возможно, пострадал бы ни за что. Я ведь вовсе не был уверен, что гибель Альберта — дело моих рук, а, точнее, моего ума, что мне действительно удалось раскрутить какой-то хитрый винт в его заколдованном мозгу. Вам, возможно, покажется это смешным, но я сильно подозревал, что мы с ним попросту пали жертвой досадного совпадения. Вот только объяснить это рыдающей, негодующей, разъярённой толпе я вряд ли успею.

Впрочем, все эти проблемы занимали меня не более минуты. То ли из-за остатков снотворного в крови, то ли просто из-за всего пережитого мной владела какая-то апатия — мне просто лень было думать как о собственной судьбе, так и о судьбе государства. Тем более, что все возможности выбора я давно исчерпал, — и теперь от меня всё равно уже ничего не зависело.

Я решил не ерепениться и плыть по течению.

Спустившись вниз, я взял стоявший на террасе шезлонг и вынес его на лужайку. Погода стояла мягкая, не слишком жаркая, солнышко приятно припекало — было где-то около полудня. Я полулежал с полузакрытыми глазами, наслаждаясь ощущением лета — возможно, последнего в моей жизни, — и давно не испытанного покоя. Иногда я лениво приподнимал веки и рассеянно взглядывал — то на медленно плывущие в небе облака, то на стройные ряды голубоватых туй, то на траву, в которой запуталась ярко-алое, не виданное мною с детства диво — божья коровка.

Но, похоже, судьбе не было угодно, чтобы я вдосталь отдохнул.

В самый разгар моего визуального пиршества (на чистом клочке неба невесть откуда возникла и закружилась в медленном танце стая белоснежных голубей) кто-то неслышно и неожиданно подкрался ко мне сзади — и с тихим смешком накрыл глаза тёплыми ладонями. Прикосновение ласковое, не враждебное. Она могла бы и не спрашивать: «Кто?» — я узнал бы по одному запаху. Да и некому больше. Вот только я был уже не тот «я», что неделю назад, — поэтому ничего не ответил, а спокойно ждал, когда она потеряет терпение и сама предстанет пред мои очи.

Но, когда это, наконец, случилось, я от неожиданности чуть не вывалился из шезлонга.

Она и не она. Совсем другая. Я сначала даже не сообразил, в чём перемена. Просто её лицо поразило и даже напугало меня необычной, дерзкой, вызывающей красотой. Лишь секунду спустя, придя в себя, я понял, в чём дело — она была накрашена. Ярко, грубо, почти вульгарно — алый рот, частокол угольных ресниц, чёрные стрелки под глазами. Выражение лица надменное, почти наглое. Наверное, такой она была, когда сшибала призовые места на конкурсах и, как их там, кастингах.

Перед этой новой Кутей я, честно говоря, оробел. Я совсем не знал её; вспоминать наши прежние отношения было бы дико. Однако она, как ни в чём не бывало, опустилась передо мной на корточки — и озабоченно вгляделась в лицо:

— Ну как вы, дядя Толя?..

О ужас, она даже дотронулась рукой до моего колена! Ногти оказались под стать всему остальному — длинные, заострённые, ярко-алые. Видимо, накладные.