София Кульбицкая - Каникулы совести

ИБР-овцы мгновенно спрятали шприцы-выкидухи в модные широкие рукава игривых служебных костюмов, браво щелкнули каблуками-шпильками — и исчезли так же споро и беззвучно, как и возникли. Я тупо смотрел на свои руки, невесть как оказавшиеся свободными.

— Вот видите, — услышал я веселый, слегка шалый голос, — вы сами ответили на свой вопрос. А ведь вы на тринадцать лет старше меня.

В этот миг я сказал себе: я расколдую его, чего бы мне это не стоило. Ибо я не хочу, чтоб ты жил, я хочу, чтобы ты умер, монстр.

Тут раздался негромкий щелчок — это выключилась печка. Пирог был готов. Думаю, вы догадываетесь, дорогие читатели, что мы с Альбертом оказались первыми, кто попробовал его. Он оказался очень вкусным, ну просто вкусным-превкусным, совсем как когда-то в далёком детстве. Настоящий яблочный пирог.

Всю вторую каникулярную неделю меня почему-то преследовала эта дурацкая Ди-Аннина песенка. Та самая, что напевала Кутя в розовом саду, когда я впервые услышал её нежный голосок. Девочка, даром что будущий искусствовед, не чуралась попсовых мотивчиков.

Как оказалось, я тоже не был им чужд. Может быть, потому, что теперь, когда я уже не был хозяином себе и своему времени, Кути мне до боли не хватало. Мы виделись только во время общих трапез да «культмассовых мероприятий» — обычно на пляже, ибо погода напоследок решила блеснуть перед нами всеми своими красотами.

Помню, в одну из таких пляжных вылазок нашего Бессмертного в очередной раз свалил сильнейший приступ остроумия — и он принялся на голубом глазу допытываться у Кути, многим ли мужчинам ей пришлось отдаться, прежде чем она получила бриллиантовую корону: «Всем ведь известно, что это за клоака — этот ваш модельный бизнес!» Профессиональные попытки Игоря спасти положение и перевести всё в шутку, увы, на сей раз потерпели крах — Альберт не унимался до тех пор, пока Кутя в слезах не вскочила и не бросилась к воде — слава Богу, не топиться, а всего-навсего глотать обиду на противоположном берегу. Тогда и Альбертик неторопливо поднялся, подтянул застиранные «семейки» и поплёлся следом — видимо, утешать подругу.

Когда его мучнисто-белое тело некрасиво плюхнулось в воду, распугав только-только пришедшее в себя чинное семейство крякв, Игорь, всё это время с недобрым прищуром смотревший ему вслед, задумчиво сказал:

— Наш Алик неисправим. Если он не исправится, вам, дядя Толя, придётся провести с нами и следующие каникулы.

— Если доживу, — ответил я, шутливостью тона маскируя волнение: это было как раз то, чего я ждал. — Я-то ведь не бессмертный…

Но глава ИБР, по-видимому, именно теперь не был расположен к шуткам: его глаза стали стальными. — Доживёте, — холодно пообещал он. — Не сомневайтесь, мы не дадим вам умереть. Вы нам ещё нужны живым.

Этот разговор оставил у меня двоякое впечатление бессмысленности — и одновременно насыщенности множеством смыслов.

Всё же, несмотря на эти мелкие частности — складки в каникулярной бязи — отношения между нами четверыми по-прежнему складывались вполне идиллически. Со стороны (со стороны, скажем, дачной обслуги) мы, должно быть, выглядели на редкость счастливым семейством, где все роли идеально распределены: обаятельно-эгоистичная, упоённая собой и своей любовью молодая пара, благородный суровый патриарх-дед (предмет всеобщего уважения и особой заботы), и, наконец, дядюшка — добрейший душка-дядюшка, умеющий всех помирить, рассудить и растормошить.

По вечерам этот добряк взваливал на свои плечи нелёгкую и крайне ответственную задачу — выгуливать, чем-то занимать очаровательную Первую Леди, дабы юная прелесть оной не отвлекала солидных, но обожающих её мужей от конструктивного взаимодействия друг с другом — и не мешала им вместе, рука об руку, идти к некоей цели. Цели очень важной, такой важной, что знали о ней только двое. Двое ли? А, может, трое?.. Иногда я начинал во всём сомневаться.

Не стану угнетать дорогих читателей громоздкой терминологией и нудными описаниями профессиональных секретов — кому они тут интересны?.. Мои мемуары предназначены для народа. Скажу лишь, что за неделю напряжённой работы я не только не приблизился к цели ни на шаг, но оказался от неё даже дальше — ибо теперь мне уже не на что было рассчитывать.