Андрей Силенгинский - На килограмм души (сборник)

Лес темный, мрачный. Рыцарь поймал себя на мысли, что не может себя заставить повернуться к лесу спиной. Десяток, а то и сотня лучников могут сидеть в засаде за этими деревьями, а пока вплотную не подойдешь, ничего и не заметишь. Понятно, что никакой засады на самом деле там нет, но против инстинктов не пойдешь.

Что ж, пора. Широкое, словно высеченное из камня лицо Черного рыцаря рассекла холодная усмешка.

Картина стала нечеткой, прерывистой. Симон сделал над собой усилие и открыл глаза, возвратившись в келью. Переход дался не сразу, перед взором – чистые белые стены, а сознание все еще там, на берегу неведомого моря. Пришлось потрясти головой и даже привстать на широком лежаке, опершись на локоть.

Белый пол, белый потолок, белые стены… Симон, само собой, никогда не был ни в одном другом монастыре, но знал наверняка, что таких келий, как у братьев ордена Чистой души нигде больше нет. И вроде бы тот же аскетизм, что и подобает иметь у себя мужам, Всевышнему себя посвятившим, ан вот что цвет белый делает…

Дверь бесшумно отворилась (не жалеют братья масла на петли) и в келью мягкими шагами вступил пожилой человек в ярко-белом балахоне. Симон подумал, что сколько не встречал Чистых братьев на улице ли, на базаре, никогда не мог заметить на их одеянии ни единого пятнышка, ни следа от пыли городской. Словно секрет особый, волшебный знали братья. А впрочем, может и знали, кто разберет. Об их ордене разговоров среди людей мало ведется.

Подивился Симон такому своевременному появлению монаха, можно было измыслить, что в стенах окошко потайное имеется, из коего за Борющимся наблюдают. Да только где в белых грубо отесанных камнях это окошко спрячешь? Можно бы спросить и вся недолга, всем известно, что братья Чистой души ко лжи неспособны. Но Симон решил не придавать этому значения. А ежели следят, то и пусть следят, так оно даже спокойней.

– Я вижу, ты вернулся, Симон. Битва не еще началась?

Вроде бы и вопрос, но ответа не требующий. Лицо у святого брата открытое, видно, что известно ему: впереди еще битва.

– Отдохни, Симон, время у тебя пока есть, – предложил монах. Имени его Симон знать не мог. Вот если закончится все хорошо…

– Я не устал, святой брат. Мне… – Симон облизнул пересохшие губы, – мне хотелось бы закончить все поскорей.

Монах покачал головой, без осуждения, впрочем.

– Не стоит торопиться в деле, от которого вся жизнь дальнейшая зависит. Но я понимаю тебя. Позволь мне немного поговорить с тобой, и я покину келью.

– Конечно… Я слушаю, святой брат.

Рука, опирающаяся на жесткое дерево затекла, и Симон сел на лежаке. Так оно и разговаривать сподручней.

– Сейчас последний момент, когда ты можешь отказаться от Борьбы. Подожди, не перебивай, – заметив движение Симона, святой брат предупреждающе поднял руку. – Я знаю, что решимость твоя не поколеблена, и ты по-прежнему жаждешь стать одним из нас, освободившись от всего темного в своей душе. Я буду рад назвать тебя своим братом. Но искренне советую обдумать все в последний раз. Ведь если ты проиграешь свою битву…

– Да, я все понимаю, святой брат. И если черная сторона во мне возьмет верх… Я уже написал прошение на имя его светлости. Костер… но я не боюсь.

– Зря не боишься. Ты о теле говоришь, Симон, – монах поморщился чуть заметно. – О душе подумай. Душа твоя столь черна будет, что всей силы огня очистительного едва ли достанет для ее спасения.

На лбу Борющегося выступили капельки пота. Стер он их рукавом и твердо головой помотал:

– Готов я, святой брат. Ко всему готов. Верю, что смогу победить. Вот только…

– Да, Симон?

– Не ожидал я… – Симон замешкался, не зная, как мысли свои выразить, а человек в белом уже кивал понимающе. Заметно, что не в первый раз беседы подобные ведет.

– Не думал ты, что зло в твоей душе по силам добру равным окажется?

– Ну… – смутился Симон, голову опустил, но затем выпрямился, прямо в глаза собеседнику глянул и продолжил решительно. – Да! Ведь не грешник я великий, не тать какой, да и подлецом либо скрягой никто назвать меня не может. Почему же?..

Кивает головой святой брат, улыбается. Не то, чтобы печально, но и не весело.

– Все так, Симон, все так. Достойный ты человек, добрый и честный. Будь по-иному, в этой келье бы и не сидел сейчас. Не всякого мы до Борьбы допускаем. И, хотя планы Всевышнего мне, простому смертному, неведомы… Могу я предположить, что, останься ты в миру, геенны огненной тебя после смерти опасаться бы не пришлось. Потому и предлагаю тебе от Борьбы отказаться, в деревню вернуться и мирскую жизнь продолжить. А все наши братья тебя добрым словом вспоминать будут и в молитвах не забудут.