Вадим Михальчук: Глория

— Долетел, нашел, вернулся! — кричу я и «Глория» со мной вместе радуется.

Вывожу на орбиту стационарную малый орбитальный комплекс, внутри него, как пчелы в сотах — спутники находятся, своего часа и моей команды ждут. Не время пока еще, не время, подождите немного! Вывожу на орбиту радиомаяк дальнего радиуса действия и, в молчавший до этого момента радиоэфир, несутся сигналы и позывные, в переводе на человеческий язык говорящие: «Эй, люди, солнце, планеты! Нашел я свой дом, нашел солнце свое! Все сюда! Все сюда!»

Одеваю «Глорию» в кокон силового поля, начинаю спуск, схожу в орбиты, вхожу в атмосферу. Вижу Город свой на экранах, вижу башню Корабля, вижу скалы Крепости и волны океанские. Жадно всматриваюсь в экраны, пытаюсь людей на улицах рассмотреть. Но нет людей, говорит мне компьютер: «Высокоорганизованных форм жизни не обнаружено». И разочарование, охватывающее меня, ясно говорит о том, как вопреки здравому смыслу и логически холодным мыслям, вопреки рассудку я надеялся и верил в то, что остался хоть кто-нибудь живой. Хотя бы кто-нибудь... Я знал, что планета моя ограблена и брошена, на девяносто девять процентов я знал, что никого из людей здесь не будет, что нет здесь никого, и все же один сумасшедший процент надежды перевешивал разумные девяносто девять. Снижаюсь, сажу «Глорию» возле Корабля. Все, вот я и дома...

Я долго сижу перед монитором компьютера в рубке, долго лицо руками закрываю. Не понимает меня компьютер, спрашивает меня строкой на экране — «Какие будут приказания?», не понимает, почему я сижу без дела, почему на запросы не реагирую. Как ему, электронному, понять, что слаб человек, что боится человек прежде всего не трудностей при достижении своей цели, а того момента, когда цель эта достигнута. Не понимает железо, что восемь лет я не был дома, что восемь лет я не мог даже надеяться, что смогу когда-нибудь вернуться, восемь лет я шел к своей цели на ощупь, в темноте, я спотыкался и падал, поднимался и упрямо полз вперед. Как он может измерить восемь лет потерь, разочарований и отчаяния, страха и боли, смеха и слез, любви и ненависти, бешенства и спокойствия?

Выключаю я компьютер, не нужен он мне. Мне сейчас никто не нужен. Я вернулся домой...

Самая моя страшная находка оказалась скрытой в тени Корабля. Я увидел большой металлический черный куб, высотой в пять метров, отверстия на нем странные, воронки, трещины, а вокруг куба этого страшного — ямы вырыты, траншеи прокопаны, дыра в земле под куб ведет.

Смотрю я на это, долго в недоумении смотрю и доходит до меня, что это — Ловушка, о которой мне Говоров рассказывал. Смотрю я на этот куб нечеловеческий — и понимаю, что ямы в земле вокруг него руками человеческими вырыты, что отверстия, трещины и царапины на броне его тоже руками человеческими сделаны. Звал этот куб людей к себе оставшихся, долго звал, рвались они к нему, пытались руками своими слабыми разломать его, зову неслышному повинуясь, били его, кусали, ногтями ломающимися броню царапали. Но не смогли его сломать, не могли и уйти, так все тут и остались, и умерли, и прах их тел и костей ветер налетевший развеял.

Закричал я страшно тогда, от ярости бессильной на тварей бездушных, такую жестокую смерть людям моим уготовивших. Закричал я, содрогнулся воздух от моего крика и эхо его повторило неоднократно. Вытащил я бластер из кобуры на поясе с единственной мыслью — уничтожить Ловушку, разрезать ее на куски лазерным лучом, и куски эти резать еще на куски и так до тех пор, пока не останется от этого проклятого металла даже пыли. Но когда ощутил я в руке правой тяжелую рукоятку оружия, то передумал я ее уничтожать и резать на куски не стал. Подумал, пусть стоит здесь, пусть люди знают, что есть где-то в космосе существа жестокие, нечеловеческие у них мысли и поступки. Пусть знают люди, на что способен нечеловеческий разум. Пусть помнят тех, кто умер смертью страшной, неправильной, жестокой. Пусть помнят и никогда не забывают. Пусть смотрят в небо и будут готовы, чтобы не повторилось подобное зверство никогда.

И лазерным лучом на броне выжег — «Покойтесь с миром, люди»...

Долгим был мой путь домой, страшным и долгим. Шел я по улицам пустым и дома безжизненные смотрели на меня пустыми глазницами слепых окон. Шаги мои были громкими в оглушительной тишине, эхо от моих шагов металось от дома к дому. Невольно я старался ступать как можно тише. Вышел из Крепости, пересек Средний Город, держа направление на башню Судьбы. Чем-то мой переход напомнил мне, как я убегал из Селкирка и брел через Город совсем один. Вокруг были люди тогда и мне было не так страшно, как сейчас.