Борис Немировский: Вонюша

— За! За я ц-ц-ц…(это уже просто стучали его зубы)

— Чего? — не понял задавший вопрос человек с трибуны, — Какой заяц? А ну, давайте его сюда…

Опешившего Вонюшу чуть ли не на руках передали на трибуну и поставили пред светлы очи оратора, прислонив предварительно к ограждению.

— Русский? — строго вопросил оратор.

— А-га, — не открывая глаз, пролепетал Вонюша.

— Ну и как же ты, русский человек, докатился до такого?

— К-какого? — жалко переспросил Вонюша.

— До пособничества главному врагу русского народа!

— Я не это, я… Я того… — и из насмерть перепуганного Вонюши ручьем полились слова. Были они совершенно невразумительны, посему приводить их нет никакого смысла. Сводилась же его страстная речь к тому, что он не виноват, он понятно, против жидов и лично за вот этого самого оратора, а это все Маньказараза в магазине жидится в долг отпустить, а он тут ни при чем, вот.

Последовала секундная заминка — вонюшин собеседник переваривал услышанное. Внезапно он повернулся к микрофону и задумчиво, словно бы сам с собой, однако при этом на всю площадь, заговорил:

— А знаете ли, господа, я ведь всегда был большим поклонником мужицкого ума… (Паузой он тонко дал понять, что мужицкому уму оказана великая честь.)

— И вот-с, не изволите ли — мужик. Ведь он не понимает в этом разумом, извините, ни шиша, но внутренний могучий инстинкт говорит ему, что жиды — зло и бороться с ними надо беспощадно…

Речь его плавно покатилась дальше. Из всего сказанного Вонюша уяснил только одно — бить его не будут. Он несмело приоткрыл глаза и осмотрелся. Люди вокруг него перестали обращать на него внимание и тут-то бы ему незаметно и испариться от греха подальше, но он не сделал этого сразу по трем причинам. Во-первых, он и стоял-то еле-еле, во вторых, внизу маячил и нехорошо улыбался давешний милиционер. Но главное было не в этом, а в том, что впервые он, Вонюша, стоял на трибуне, среди важных людей, и с ним впервые говорил Большой Человек и даже, кажется, похвалил его… Вонюше немедленно захотелось стать таким же умным и красивым, так же здорово говорить и чтобы все так же внимательно его слушали. Свое настроение он выразил неопределенным, однако весьма энергичным мычанием. И — о диво! — оратор услышал его, понял и походя, не прерывая речи, коротко и ободряюще ему улыбнулся…

Ах, какой это был человек! Попроси кто-нибудь Вонюшу описать его, в ответ он бы услыхал лишь преданный визг. Он бы означал лишь превосходные степени ума, доброты, силы и обаяния. ГриГорий говорил с ним, ГриГорий тратил на него свое время, ГриГорий… В общем, только и свету в Вонюшином окошке, что ГриГорий. От него услыхал Вонюша много полезного, например, как узнать жида в учреждении. Оказывается, все очень просто. Самый нехороший бюрократ, самый злой милиционер как раз и будет жид! И наплевать, что фамилия у него русская. Мало ли, подумаешь! Вонюшу теперь не обманешь. ГриГорий рассказал, как во время революции жиды меняли фамилии, чтобы обдурить русский народ. А на самом-то деле… И это ничего, что ГриГорий называл, к примеру, Свердлова то Вайсбродом, то Кацманом, ведь ясно, что обе фамилии еврейские! Правда, Вонюша в еврейских фамилиях не особо разбирался, но звучали они очень чужеродно. Кстати, именно по этой же причине Вонюша полагал Генерального Секретаря ООН Бутроса Гали евреем. Теперь Вонюше даже нравилось ходить по всяким конторам и читать таблички на дверях кабинетов. Он выискивал нерусские фамилии и долго в них вчитывался, шевеля губами. Однако таких фамилий было на удивление мало. Но, памятуя уроки ГриГория, Вонюша сочинял какую-нибудь фамилию попротивнее и мысленно ставил ее в скобках после имени и должности владельца кабинета. На фоне этих придуманных Цицельмахеров и Пюнхельштернов собственная Вонюшина фамилия Херюзеев звучала благородно и возвышенно, как у ГриГория. Кстати, у того была красивая фамилия, которая Вонюше сразу пришлась по душе: Жимивонский. Вонюше она понравилась, несмотря на подозрительное «Жи» в начале. Кроме того, у других товарищей ГриГория (которых тот уважительно называл «соратниками») фамилии были просто загляденье: Мордень, например, или вот, скажем, Грубищин… Для Вонюши они звучали, как Илья Муромец или Богдан Титомир.

Однажды ГриГорий подарил Вонюше вырезанный из газеты плакатик. Вонюша повесил его на стенку над раскладушкой и каждый день подолгу им любовался. На картинке был изображен стройный беловолосый красавец в косоворотке, с выброшенной вперед в приветствии правой рукою, со зверски выступающей нижней челюстью и стальным взглядом бездумных глаз. Поклонник теории Ломброзо, наверное, отметил бы эту челюсть, а также почти полное отсутствие лба, но Вонюшу подобные рассуждения трогали мало. За спиной этого чудо-богатыря маршировали колонны таких же, как он, блондинов, внизу большими печатными буквами шла подпись: «ДА ЗДРАВСТВУЕТ РОССИЯ!», а сверху торчала витиеватая четырехлапая загогулина, которую Вонюша привык видеть в фильме «Семнадцать мгновений весны» у Штирлица на рукаве черной парадной формы. Со школьных лет Вонюша привык называть эту штуку «немецкий крест». Глядя на этот плакат, Вонюше хотелось тоже да здравствовать вместе с Россией, а еще быть хоть чуть-чуть на этих молодцев похожим.