Татьяна Мудрая - Ангелоиды сумерек

Откуда-то явилась небольшая амфора – эту форму я знал, подруги моей жены одно время были буквально помешаны на таких ароматницах, только чуток поменьше. Хельм протянул через ручки кувшина крепкую ленту и подвесил мне на шею.

– Вот. Так что давай окунайся и пей вволю. Лучше носом, как йог, быстрей достигнешь желаемого. Умеешь? Да не робей – представь себе, как во всём этом красивые женщины купались. Гетера Билитис или блаженная Маргарита. Герцог Кларенс, наверное, о таком только мечтал, пока его топили в дюжей винной бочке.

Он дружески пихнул меня в спину – одного этого было достаточно, чтобы я перевалился через бортик и начал погружаться на дно.

Неверно. Дна не было вовсе. Только жидкий… как его… кристалл, что назойливо проникал мне в нос, рот и легкие, без всяких усилий с моей стороны пропитывал мясо через широко открытые поры, дурманил и отуманивал мозги.

шелестело забытье голосом Иоганна Вольфганга. Чьи были сами стихи, мелькнуло в моей башке. Омар… кальмар… лобстер… креветка…

– Поэт Умар Хайам, невежда, – ответил мне сквозь пелену хмельного забытья юморной голосок. – Он еще мечтал, чтоб его так и похоронили в винном кувшине. Чтобы мимо проходящие пропойцы одним святым духом похмелялись. Или то грузинский кинто пел? «Только я глаза закрою – над ресницами плывёшь». У тебя самого – что плывет над ресничками? Цветы зла?

Нет, никаких вчерашних цветочков и узорчиков, хотел возразить я. Сплошная кровавая пелена. Как говорится, мы с тобой одной крови – ты и я…

Но тут всему настал конец. Мне тоже.

Когда я очнулся, Хельма поблизости не обнаружилось. Зато рядом сидел старший из Волков, который с некоторой брезгливостью наблюдал, как меня выворачивает наизнанку.

– Крепость не та, – заметил он.

– Чья – моя или вашего пойла? – воскликнул я с горестью.

– Обоих.

Он привстал с места и наклонился, пыхнув мне в ноздри трубочным ароматом. Вместе с беретом, лихо сбитым на правое ухо, и неизбежной курткой эта носогрейка придавала ему вид заматерелого интеллигента конца прошлых веков.

Я так думаю, с его дыма, который пахнул чем-то гречишным или вишневым, мне и полегчало. Хмель удалился восвояси, в членах появилась легкость прямо-таки необыкновенная, и сам себе я казался промытым и прозрачным насквозь. Как в первый здешний день.

– Меня притянули к тебе стихи Умара-Хаджи. Вспомнилось, как я учил фарси и арабский, чтобы читать в оригинале. Даже Фатиху умел написать как положено, слева направо. И касыды Хатема Таи. Его я избрал лирическим героем моего стихотворного Дивана…

– Я больше по части Киплинга буду, – перебил я. – И его кушетки.

Он понял:

– Это насчет одной крови? Или в смысле что Запад и Восток с места не сойдут? Не знаю, откуда это проникло в твою голову. Хотя вино – не только символ крещения в духе, но и метафора той священной жидкости, того ихора, что течет в жилах мироздания и творит его целым. Единым существом, понимаешь ли? Ведь в крови́ – те же молекулярные цепочки, что и в любом клеточном ядре. Круговая кровная порука всего мира. Когда любая часть его знает всё о других членах и умеет прийти на выручку.

– Членов вроде как всего пять, – прокомментировал я.

Он проигнорировал высказывание, только сильнее запыхтел своей носогрейкой.

– Вот вы расшифровали человеческий геном. Много вам с того вышло радости?

– Да уж явно не больше, чем от взлома атомного ядра, – пробурчал я.

– Потому что похищаете то, что на иных условиях и в иное время было бы вам дано с радостью. Но вы ж не хотите ждать милостей? Вам мерзостно предлагать натуре жертву, как в старину? Уворовать всегда кажется более простым.

– Ну да, слыхали мы бубны за теми горами, куда Макар телят не гонял, – тем же тоном проговорил я.

– Насчет врага святой Умар, пожалуй, вывернул ситуацию наизнанку. Не мир вам враг – это вы враги миру.

Вот даже как? Не очень давно по палатам расхаживал такой поп, обносил умирающих причастием. Меня тоже обнёс. Дело в том, что отец Херувим или Серафим – точно не помню, – причащая со своей серебряной ложечки, всякий раз читал коротенькую проповедь на тему греха и искупления. Выходило так, что быть противником миру, падшей природе и дьяволу, что за ними обоими прячется, – самое то. Я ругнулся из последних сил, что во мне оставались, а он, как говорится, не остался в долгу.