Татьяна Мудрая - Меч и его палач

И со смешком:

– Я не буду требовать, чтобы ты выпустил его из рук.

– Плохая примета, – отговорился было я.

В самом деле, показал я мой Торригаль – и что с того вышло?

– Ты учил меня не бояться, мейстер Хельмут, – произнес наш рыцарь. – А сам страшишься кошачьего чиха. Да мне и не сам клинок нужен, а рукоять с перекрестьем. Как ты зовешь его, этот свой двуручник?

– «Древо». В честь этого вон изображения.

– Что одновременно является тяжким словом. Картинным словом, нагруженным многими смыслами. Теперь смотри!

Он пригнулся поближе, так что ручная цепь, лязгнув, упала мне на колено, и провел пальцем по гравировке.

– Дерево, что растет вдоль клинка, прорастая корнями в его дол и соприкасаясь ветвями с тем ремешком, что ты намотал на рукоять, – не что иное, как заповедный ясень Иггдрасиль. Исполинское древо, что связует небо, землю мир подземных богов. Название ясеня есть кеннинг, то есть удвоенный поэтический образ. Конь Игга, то есть Одина. Скакун бога, повисшего на Древе Миров, чтобы побывать во всех трех царствах: зелени, света и непроглядной тьмы. Кто додумался так нагрузить этот меч скрытыми значениями?

– Не знаю, рыцарь. Я взял его таким, каким нашел в недостойном его месте.

Олаф, кажется, понял – и надолго притих.

Мы прибыли на место и стали лагерем на широкой поляне у подножья скалы, которую венчал замок Вробург. Самая мощная и неприступная из франзонских крепостей: подкоп невозможно предпринять даже с помощью новомодного огневого зелья, мощные базальтовые стены представляют собой тройной лабиринт с ловушками, внутри самих стен бьют чистые ключи, заключенные в каменную чашу, да к тому же те купцы и холопы, которых загнали внутрь, прибыли вместе со всеми пожитками и после всех пожинок, с зерном, маслом, плодами, овощами, шерстью и мясом осеннего сбора. Осадившие Вробург рассчитывают исключительно на добровольную сдачу, ибо ни на что иное надежды быть не может.

О чем я тотчас оповестил всех наших – разумеется, в присутствии нашего живого ключа от крепостей.

А ему одному и, напротив, в отсутствие моих помощников объяснил:

– Слышишь грохот? Это нам с тобой помост сооружают. На совесть, не то что в прошлые разы. Долго стоять намереваются.

– И что? – отозвался Олаф по виду безразлично.

– А то, что Оттокар Хоук и его люди не рассчитывают отворить замковые ворота обычным троекратным призывом.

– Плаху выставили?

– Нет. Но угольная жаровня с прутьями, клещами и клеймами уже наготове.

– Вот как.

Олаф снова замолкает, и очень надолго.

Часа через два:

– Мейстер, вас четверых для какого дела наняли?

– Я этому вашему герцогу обычной присяги не приносил. Если ты, конечно, понимаешь суть моей работы. За бдение над тобой оплата идет посуточная, за казнь – однократная. Но если нам этак грубо и ненавязчиво предложат за те же гроши еще и мучить тебя – сам понимаешь. Отказаться будет непросто. Одно нам с тобой спасение, что профос удрал, а солдат палачей не любит и их ремеслом брезгует.

Это не совсем правда, но зачем заставлять его излишне думать?

Снова обоюдное молчание.

– Что герцог имеет против тебя, рыцарь? Сильно ты ему поперек дороги стал?

– Зачем тебе, мейстер?

– Так просто.

– Я отнял владения, когда он был в опале. Теперь он тщится их вернуть.

Время, что двигалось подобно ледовому языку, кажется, срывается снежной лавиной. Эшафот уже воздвигнут точно напротив гигантских ворот города-замка, куда ведут широкие пологие ступени. Это отсюда они пологие, кстати, – пока по ним не начнет карабкаться вражеское войско.

Завтра. Всё совершится завтра. У нас остался только сегодняшний вечер.

После обеда (мы едим кое-как, Олаф – нисколько) я отмыкаю его тонкие стальные кандалы от ребер фургона и заклепываю на прочном обруче особого пояса. Бывали случаи, когда ушлые или особо отчаявшиеся арестанты пытались придушить сопровождающего своим железом или самим с собой покончить, закинув цепи петлей поперек шеи. Потом достаю кое-какие писчие принадлежности – для наших сплошных грамотеев. И, повинуясь какому-то наитию, беру с собой укладку с двуличневой мантией.

Когда всё готово, мы выходим из дома, окружаем пленника и двигаемся по направлению к ближнему лесу. Солдатня провожает нас ироническими ухмылками – они что, думают, мы попрактиковаться решили на живом мясе? Это без приказа-то… которого, мы надеемся, и вовсе не будет.

Отдалившись от лагеря настолько, чтобы нас не было слышно оттуда, мы полукругом рассаживаемся на уже облюбованных пнях и поваленном стволе, держа пленника перед собой. Говорю я, как заранее уговорено между нами четырьмя: