Захар Оскотский - Последняя башня Трои

Да, Беннет явно проверял меня. Тем более, что летели мы над зоной протектората ООН, где — чем черт не шутит — какой-нибудь бродячий, не до конца состарившийся моджахед мог послать вдогонку нашему вертолету пулеметную очередь или запустить с плеча переносную ракету.

Внезапно Беннет заложил такой глубокий вираж, что земля встала на дыбы. Я завалился и боком повис на ремнях. Желто-зеленая холмистая Африка с ураганной скоростью неслась справа подо мной, казалось, в нескольких метрах от моего немеющего плеча.

Беннет сверху, из своего кресла, смеялся:

— Не страшно?

— Нисколько. Я люблю летать.

От изумления он выровнял вертолет:

— Что, правда?

— Когда-то, когда у меня было немного свободных денег, я даже занимался дельтапланеризмом.

— А с парашютом прыгали? — поинтересовался Беннет.

— Нет, ни разу.

— Почему?

— Потому что прыгать с парашютом я боюсь.

Он расхохотался и заложил яростный вираж в другую сторону.

Уже тогда мне показалось, что свои вопросы Беннет задает неспроста, что он ловит и мгновенно оценивает каждое мое ответное слово. Хотя все и выглядело пустой болтовней, только ради того, чтобы занять время в долгом, скучном полете.

И в тот первый раз мы небрежно болтали о типах дельтапланов и спортивных аэростатов, пока Беннет вдруг не смолк. Лицо его посерьезнело, он крепче взялся за штурвал и движением подбородка указал мне направление: на горизонте появился лагерь.

С высоты двух тысяч метров лагерь напоминал парниковую ферму, какие строят у нас в России. Ряды жилых павильонов из полупрозрачного пластика, поблескивавшего на солнце, казались рядами крытых теплиц. Вот только сразу поражали гигантские размеры этой «фермы»: ее мертвенно сверкающая чешуя расползлась по пустыне на много километров, терялась в знойной дымке.

По заведенному порядку каждый ооновский лагерь носил имя своего первого коменданта. Тот, к которому мы приближались, назывался «лагерь Сиснероса». Значит, его основал какой-то Сиснерос, латиноамериканец или испанец.

В течение всего полета меня подмывало спросить у Беннета: на кой черт ему понадобился такой помощник, как я, абсолютный непрофессионал, непригодный даже в качестве телохранителя? Мне хотелось задать ему и вовсе непозволительный вопрос: зачем летит он сам, какой смысл в его инспекции? Компьютеры управления в Хартуме наверняка получают в непрерывном режиме подробнейшую информацию о том, что происходит во всех африканских лагерях, включая меню каждой лагерной столовой и состояние здоровья каждого обитателя.

Но я спросил только:

— В этом Сиснеросе, сколько там людей… живет?

Беннет чуть пожал плечами, сосредоточиваясь на управлении:

— Стандартный лагерь. Пять миллионов подопечных, десять тысяч обслуживающего персонала.

И начал плавно снижаться, одновременно уводя вертолет в сторону, обходя лагерь по кругу, словно для того, чтобы я мог лучше все разглядеть.

Этот лагерь ничуть не походил на сталинские и нацистские лагеря, какими их показывают в исторических фильмах. Его не опоясывали заграждения из колючей проволоки, не было никаких сторожевых вышек. По периметру жилых кварталов тянулась только символическая черно-зеленая полоска кустарника. Границы лагеря никто не охранял. Уйти отсюда, преодолеть сотни километров полупустыни, жаркой, почти безводной, и так было невозможно. Впрочем, если бы вокруг даже цвели сады и били источники с ключевой водой, никто из содержавшихся в лагере подопечных все равно не попытался бы сбежать.

Огибая лагерь, Беннет почти с геометрической точностью держался в нескольких сотнях метров от его внешней кромки (возможно, подлетать ближе просто запрещалось). Вертолет опускался. В самом лагере можно было уже разглядеть муравьиное копошение обитателей в проходах между стекловидными павильонами. А прямо под нами проплыли приземистые бетонные купола УТС-электростанции. В стороне открылись уходящие за горизонт зеленые квадраты полей с искусственным орошением. Кое-где по ним, точно красные божьи коровки, ползли трактора и грузовики. Большую часть продовольствия для населения лагеря выращивали на месте.

Неожиданно внизу замелькали бесконечные прямые ряды каких-то, как мне показалось в первое мгновение, одинаковых пеньков. Словно остатки правильно посаженного, а потом исключительно ровно срезанного леса. Я догадался: это — кладбище. В лагере Сиснероса не было крематория, здешних подопечных, уважая их религиозные традиции, хоронили в земле.