Михаил Успенский - Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума. Марш экклезиастов

Под утро нам разрешили лететь дальше.

Первый переход — наверное, с отвычки — оказался совсем коротким. Шаддам с Нойдой шли впереди, налегке. Остальные несли небольшой груз: свёртки ткани из дома (на всякий случай, вдруг больше нигде такого нет?) и несколько книг. Кроме того, Толик нашёл по углам и чуланам бухточку верёвки, несколько бронзовых гвоздей и бронзовый же молоток (без ручки).

Если верить карте, преодолели отрезок, соединяющий два полукольца «оперения стрелы» — самое последнее и предпоследнее. Если промежуток между перекрёстками был отчётливо прямым проспектом с разделительной аллеей посередине и отстоящими довольно далеко от тротуаров крупными светлокаменными домами, напоминающими египетские зиккураты: этакие усечённые пирамиды с башенками по углам и с уже привычными входами в виде арок; у некоторых по сторонам арок и над козырьками их стояли, летели или возлежали фигуры, чьё несходство с человеческими сразу настораживало, но далеко не сразу открывалось, — то сами перекрёстки представляли собой настоящие лабиринты очень узких — троим не разойтись — переулков; стены домов, образующих эти переулки, почти всегда были глухими, без дверей и окон, с огромным количеством ниш непонятного назначения; над головой стены почти смыкались, а во многих местах соединялись мостиками. Что хоть как-то спасало — так это то, что все углы поворотов были прямые, и можно было хоть и не без труда, но соблюдать направление.

Когда миновали второй такой лабиринт, все выдохлись так, будто долго лезли в гору. Даже Нойда еле волокла лапы. Более или менее свежими оставались только Шаддам и Аннушка. Но Аннушка, может быть, просто бодрилась.

— Мы пойдём поищем ночлег, — сказала она, кивнув Шаддаму. — Правильно же?

— Если не найдёте сразу, возвращайтесь, — сказал Николай Степанович. — Можно разбить лагерь прямо здесь.

Шаддам потёр лоб тыльной стороной кисти. На лице его отразилось усталое отчаяние: он в который раз почти вспомнил что-то важное… почти — но не вспомнил.

— Можно, — сказал он. — Но лучше найдём дом. Не знаю, почему.

— Хорошо, — кивнул Николай Степанович, и квартирьеры удалились.

— Командир, — спросил Костя, садясь поудобнее под стеной, — а вы здесь видели сны? Хоть раз?

— Нет, — сказал Николай Степанович. — При таком глубоком сне вряд ли что-то можно увидеть.

— Вот и я — долго ничего. А для меня это нехарактерно, я же всегда — спать лёг, как в кино пошёл… Так вот, вчера у меня как пробку выбило — наверстал упущенное.

— Что-то связное?

— Не сказал бы… Да я не об этом. Если вдруг появились сны — значит, что-то меняется?

— Возможно…

— А я снов не видел, — сказал Армен, — но всё равно знаю: спал как-то совсем не так, как раньше. Ага: мне было неудобно спать, жёстко. Я почувствовал…

— А я детей видел, — сказал Толик. — Всех моих, даже Джафика.

— Почему «даже»? — осторожно спросил Николай Степанович.

— Умер он — полугодовалый. А тут, смотрю — вырос. Только меня не узнал, другие сыновья ему сказали: смотри, мол — отец. А я мимо еду, им машу… — он замолчал и нахмурился. — На верблюде еду на белом, и за мной караван…

— Хороший сон, — неуверенно сказал Костя.

— Не знаю, — покачал головой Толик. — Наверное, хороший.

В ожидании парабеллума

Я всегда думал, что Швейцария — это такая настоящая срединная Европа, метёные дорожки, стриженые кустики и коровы в чепчиках. То есть, наверное, стриженые кустики были… когда-то. Вчера.

Да, и ещё я думал, что сверху будет видна россыпь огней. Как над Францией, например. Мы с отцом несколько лет назад летали ночью над Францией на маленьком самолёте, нас катал его друг. А здесь огней было мало, и горели они как-то робко. Как бы по сторонам от чего-то очень тёмного.

Аэропорты ни Женевы, ни Берна не принимали, и нас отправили в Цюрих, но на полпути Цюрих сообщил, что вообще никого не принимает. Пилоты забеспокоились, тем более что выяснилось: через границы нас не пустят — ни в Германию, ни во Францию. Италия пока вроде бы помалкивала…

Вскоре выяснилось, что до Италии мы не дотянем. То есть до самой Италии — вполне, но не до ближайшего подходящего аэродрома.

Потом наши пилоты поймали приводной маячок какого-то маленького аэродромчика местных линий. Или спортивного, не знаю. Он был на берегу реки и с воздуха еле различался.

Мы всё-таки сели — как сказал потом Гарик, «обрезав полосу». Это был всё-таки не настоящий аэропорт, а так — что-то вроде поля для сельхозавиации. Полоса, например, была грунтовая, на ней росла трава. Дзед почему-то развеселился. Здание порта, или служб, или чего-то там — походило на две картонные коробки, побольше и поменьше, поставленных одна на другую, причём большая оказалась сверху. Не было ни света, ни людей. На полосе (потому мы и садились поперёк) стоял, покосившись, небольшой двухмоторный самолёт. Ни в нём, ни около него тоже никого не было.