Андрей Хуснутдинов: Фамилиал

Устав стучать, Катюша через несколько минут выломала дверную щеколду, подняла его с пола и оттащила в спальню. Сашенька слышал ее тяжелое, прерывистое дыхание, и ему мерещилось черно-белое лицо девки. Он пришел в себя, но, стыдясь этого, не открывал глаз и не сопротивлялся ей до тех пор, пока она не накрыла его газетой. Они привычно поругались, после чего Катюша снова ушла на кухню. Он без сил лежал на животе. На улице собралась толпа, обсуждавшая зачищенных бомжей. Стучали по холодильнику без дверцы. Предлагали жаловаться либо вызывать мусоровозку. Опять зачем-то появлялся Мш. На кухне тихо всхлипывала Катюша. Затем, чувствуя лишнее подо лбом, Сашенька присел и осторожно смотрел в потолок. Мысли, тяжелые и бесформенные со сна, подобно взгляду читающего, слева направо пробивались в его гудящей голове. Он терпел их мучительный ход, как терпят боль, как держат оглушительную репризу, разнимая рот при заложении уха, с той разницей, что не облегчения ждал он сейчас, а удара. Однако памяти, без труда проводившей этих бесформенных медлительных кликуш, было угодно в очередной раз пощадить его. Сашенька наугад взял кусок газеты и рассеянно читал его. Что-то горело. Алексий II — почему-то за подписью язычника — заявлял решение проблемы расщепленного сознания. Что-то желтое. Глотательные компьютеры подобало апгрейдить на предмет вывода камней и оперативной памяти из коры в межпаутинное пространство. Видеокарты же прививать не зрительным центрам, а низводить картинку далее до дна глазного. Проблемы с Богом тогда исключались бы сами собой, ибо паразитные шумы подсознания, совести и проч., невозможные в межпаутинном пространстве, не нарушали бы связи с сервером Синода. В надорванном послесловии вскользь упоминалось о возможных трудностях с самоидентификацией заполушарной личности после смерти: с прекращением дыхания электрическая активность в межпаутинном пространстве оказывалась на порядок ниже, нежели в коре… Отложив газету, Сашенька опять прилег и не дышал. Он снова вспоминал себя ребенком, но уже без особого смысла — то, например, как вечерами мама кормила его после отца. Отец всегда ел в одиночку и не терпел того даже, чтобы в это время кто-нибудь заглядывал в столовую. Если чего-то не хватало на столе, то поставленным голосом, ясно и с ненавистью, как в отключенный микрофон, он орал об этом маме через притворенную дверь. Очевидно, в Сашеньке Баскаков-старший не различал никакого внятного будущего, соотносимого со своим блестящим положением в государстве, и, бывало, в хорошем расположении духа упрекал маму в том, что Сашенька не его сын. И даже не в авторстве зачатия сомневался он, а в результате. Он и по сей день, если Сашенька путался в датах либо мешкал с поздравлениями, грозился переписать завещание. Ваганьковский сервер, располагавший его логомогилой, единственный из погребальных ресурсов имел государственную клиентуру, преставившуюся физически до истекания официального срока полномочий, и помимо ритуальных исполнял функции федерального душеприказчика. В данном случае, кроме заочного голосования в Думе, это означало еще поддержание связи с сетевым редактором Сашеньки и контроль за расходованием наследственных средств. Конечно, отцу уже давным-давно доложили об отношениях Сашеньки и Катюши, но он, славившийся прихотливым нравом при жизни, оставался верен себе и после смерти, закрывая глаза на явно неподобающее, неперспективное , как нынче было принято стучать, поведение наследника. Несколько раз Сашенька подавал ходатайство о посещении аналоговой могилы родителя и неизменно получал вежливый отказ сервера. Может быть, именно поэтому отец был так снисходителен к Катюше.

Тут Сашенька снова присел и затаенно, как будто собирался чихнуть, смотрел в потолок, потому что за могилой померещилось ему мелькнувшее что-то главное, мучившее его с пробуждения, но без следа сходившее, протекавшее сквозь мозг при малейшем напряжении языка. Впрочем, опоздал он и в этот раз, и даже как-то быстрее, окончательней опоздал, и, ударив по постели кулаками, в бессилии, с длинным выдохом ненависти лег с краю ее.

Катюша принесла ему таблеток и стакан воды. Вместо стакана он взял ее за руку и заставил лечь рядом с собой. Она приложила к его щеке холодную ладонь и держала так, пока он не перестал ее чувствовать. Каждый день, вдруг сказал он, человек переступает через такие невидимые порожки и больше не возвращается. Перестань, ответила она, подобрала от страха его пальцы и стала водить ими по своей ключице. Каждый день, возразил он, мы проходим сквозь себя, как калории — но это не от времени, так. Тогда Катюша замерла, ткнулась лицом в подушку и мелко двигала головой. Да, подтвердил Сашенька, возбужденно отстраняясь от нее: смотри, я ничего не помню про себя. А ты говоришь Бог. А Его нет, потому что Он нужен. А Он бы расставил нас по секундам — и что?.. А ты был в нашей котельной? — вдруг спросила Катюша, не поднимая лица. — То есть в вашей?.. Сашенька недоуменно молчал. Там котлы из папье-маше, продолжала она. Мне Мш показывал. Кочегар — action-сабж, а трубы обрезаны. А знаешь, почему батареи теплые? Почему? — сказал Сашенька. Потому что, приподнялась Катюша, ты безмозглый. Потому что живешь от наследства, роешься в себе червем и знать ничего не хочешь. Имени даже моего не знаешь. На меня тебе плевать, да и на всех тебе плевать оттого, что и меня, и всех ты засунул себе в нутро и оцениваешь из этого своего изнутри ! Да кому бы ты вообще сдался снаружи без слов? Сашенька хотел поцеловать ее, но Катюша оттолкнула его, отсела подальше и, закурив, смотрела в стену. Ну так почему батареи теплые? — обиженно повторил он. Катюша, пуская дым под себя, молча терла лоб… Постой, вдруг сказал он, а где ты говорила про кислород?