Л. ВОРОНКОВА - БЕСПОКОЙНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Марфа Тихоновна укутала ватником застывшие белые ножки телочки. Телочка опять потянулась к ней, хотела лизнуть, но снова опустила голову на солому. Настя почувствовала, что глаза у нее наливаются слезами.

– Бабушка, позови Марусю!

– Что же без толку? – возразила старуха. – Маруся что могла – сделала. Уж теперь выживет – так выживет… а уж нет – так…

Марфа Тихоновна умолкла, сурово сжав свои тонкие губы.

В изолятор вошел заведующий молочной фермой дед Антон Шерабуров.

– Ну что, как тут дела? – спросил он приглушенным голосом; таким голосом разговаривают у постели больного. – Дышит?

Марфа Тихоновна ответила, не поднимая головы:

– Только что дышит… – Она открыла дверцу клетки, пощупала под ватником ноги теленка: – Никак не согреваются! – И, присев на порожек, начала растирать телочке ноги.

– Да, вот так история… А может, из района ветврача срочно вызвать? – сказал дед Антон помолчав. – Может, они вдвоем с нашей-то посоветуются, да и придумают что-нибудь?

– Ничего наша не придумает! – резко возразила Марфа Тихоновна. – И тот ничего не придумает. Одни и те же лекарства дают. А что в них толку? Двор плохой. Как ни топи – все настоящего тепла нету. Простужаются телята, да и всё.

– Да, – согласился дед Антон, – двор новый надо. А пока все-таки придется вызвать Петра Васильевича сюда. Тут где-то сейчас девчонка была…

– Настя! – крикнула Марфа Тихоновна. – Где ты там?

Настя, пока они стояли и разговаривали, неслышно ушла в соседнее помещение к маленьким телятам. В телятнике стоял полумрак, теплый и душный. Пахло и соломой и сеном. Вокруг только что протопленной, горячей печки поднимались легкие испарения.

Телята-молочники стояли в клетках по-двое, по-трое – белые, пестрые, рыжие. Их черные круглые глаза мерцали в полумраке. Настя остановилась около своего любимца – светло- желтого бычка.

– Огонек! – позвала Настя.

И бычок, уже понимавший свою кличку, не спеша подошел к Насте. Девочка погладила его шелковую шею, с удовольствием перебирая пальцами мягкие складочки свисающего подбородка.

– Ах ты мой маленький! Ах ты мой глупенький! Ну, что смотришь? Вот глазочки-то у тебя – как фонарики!

Тут Настя услышала зов и бросилась из телятника в изолятор:

– Что, бабушка?

Дед Антон, увидев ее на пороге телятника, вдруг вскипел.

– Ты зачем туда ходила! – закричал он, а голос у него был такой, что хоть полком командовать. – От больного – к здоровым! Чтоб не было больше тебя на телятнике!.. Юннаты! Шефы!.. А ну-ка, вон отсюда, и чтоб я тебя не видел! На что мне такие юннаты, которые не соображают ничего?

Настя вспыхнула и, опустив голову, пошла из телятника к дверям. Но дед Антон, накричав, тут же и остыл: ну что, старый крикун, набросился на девчонку?

– Эй, голова! Подожди-ка! – сказал он, будто вовсе и не гнал ее только что из изолятора. – Сбегай в правление, скажи секретарю, чтобы позвонил Петру Васильичу. Скажи – пускай приедет поскорее!

Настя, сама стыдясь своего промаха, живо кивнула деду Антону:

– Сейчас, дедушка Антон! Сейчас сбегаю!

И тотчас скрылась за дверью.

Марфа Тихоновна снова укутала теленка и встала с порожка. Сдвинув суровые брови, она стояла и не спускала с телочки глаз.

– За Петром Васильичем! – тихо и горько сказала она. – А кто ему верит? Он ездит по колхозам и только одно всем твердит: не так телят воспитываете, на холод надо! Ну что это на смех, что ли? Или заучился чересчур?.. Новорожденного теленка – на холод!

– На холод… – задумчиво повторил дед Антон. – Вишь ты, дело-то такое… Что-то часто стали об этом говорить. И в районе, как я на съезд животноводов-то ездил, то же самое шпорили. Вишь, будто бы многие хозяйства такой метод применяют и довольны. Да вот и Петр Васильевич твердит… А что, голова, может и нам попытать?

Глаза Марфы Тихоновны блеснули.

– Да что ты, Антон Савельич! – резко прервала она деда Антона. – На старости лет дурачить меня, что ли, вздумал? Ну ты сам-то пойми, что ты говоришь! Маленького, нежного теленка-на мороз! Да ведь это как свечечка: ветерок дунул – они и погасла! Ты сегодня выспался ли?

Дед Антон хотел что-то возразить, но Марфа Тихоновна не дала а ему вымолвить слова:

– Я и Петра Васильича за эти выдумки пробрала, с песочком прочистила. Я ему говорю: «Ты сначала своих телят заведи, да и выноси на холод! А я, – говорю, – колхозное добро губить не буду, не на то бригадиром поставлена! А ты,- говорю, – хоть и сам в снег сядь, и жену свою посади, и тещу посади, если хочешь, а телят я тебе губить не дам!» – И опять, вся погаснув и опечалившись, поглядела на телочку. – А то вылечит он, как же! Ах, чего бы я не сделала, если бы знать, что надо!