Яна Глазкова - Жоэль и Поль

Скитания Жоэль и безосновательные пропажи Поля превратились в вереницу бесконечных споров, слез, просьб. Океан Жоэль бушевал все сильнее каждый раз, когда Поль свирепо захлопывал за собой дверь. Возможно, он, подняв ворот, ходил по улице Риволи или же погружался в прошлое на улице Фран-Буржуа, но его не было на левом берегу Сены, в их наполненном до краев осенью 14 округе Парижа. Она успела отчаяться, обзавестись парой синяков под глазами, научилась шаркать в тапочках по когда-то уютному дому.

Париж будто забавлялся, чувствуя их настроение, менял цвета, настроение, людей на улице. Париж играл для них любые спектакли, выпуская самых талантливых актеров, и не скупился на вычурные декорации. Так наступил как будто август посреди сентября, когда Поль явился на порог, и объявил о решении немедленно отправится в Аквитанию. Он светился, был улыбчив, все, что оставалось Жоэль – подчиниться, получая остатки, если не объедки, его любви. Остатки пышного праздника скатывались волнами на пол, окрашивая в фиолетовый депрессивный цвет их ступни. Париж был океаном, они были океаном, стихией, способной выживать и быть жестокой.

Жоэль и Поль отправились в Аркашон, небольшой город на юго-западе Франции. Побег от метафизического океана к живому Атлантическому. Карамельная кожа закипала от страсти под южным солнцем. Ее руки были вытянуты вдоль тела, губы расслаблены, между ними белели зубы. Освещенная любовью, временным облегчением от боли, причиненной рукой, которая раньше дарила только ласки, Жоэль чувствовала себя на краю пропасти. Ее живот был позолочен первым загаром, а шея блестела в морских каплях. Поль лежал рядом, тихо дышал и прижимался ногой к ее бедру.

– Ты знаешь, я перестала планировать, я боюсь создать себе надежду, нафантазировать воздушные замки, которые раздавят меня после, – Жоель произносила слова, не открывая глаза.

– Раздавят?

– Раздавят всей своей тяжестью. Неосуществленное порой куда весомей существующего.

– Зачем ты думаешь об этом, любимая?

– Потому что во рту уже появился привкус потери.


Он лежал рядом, сжимая веки неестественно, живот скрутило, и он заерзал на колючих камнях – она говорила чистую правду. Волны норовили пощекотать им пятки, пытаясь будто отвлечь, позволить влюбленным забыться. Пена силилась замутнеть и сбиться сильнее во имя их любви и неминуемой разлуки. Весь день прошел безучастно, тихо, обед и небольшой ужин тянулись в полном молчании. Кричащие чайки провожали их к машине, воспевая пропасть, образовавшуюся между ними. Крики отражались на морской глади, врезались в стекла автомобиля и скатывались болезненными жалобами к их загорелым ногам. Машина рванула с места, океан норовил поглотить ее справа, а Пиренеи зловеще нависали слева. Ветер злобно трепал волосы Жоэль, жилки на скулах Поля говорили о принятом решении и сдерживаемой боли. Машина удалялась, охваченная пламенем заката, лиловый сливался с синим, розовым и зеленым, сжигая их образ, прощаясь с берегом, где была похоронена последняя надежда.

От жизненных потрясений что-то внутри делится на два, превращаясь в отдельные мощные единицы. Каждая из них забивается в угол, пятясь и оглядываясь в панике по сторонам. И из этих темных углов, запуганные и дикие, они начинают друг друга уничтожать. И чем дольше затягивается битва, тем туманнее представление о своей личности, о своей принадлежности. С каждым днем паника растет, пока ты не обнаруживаешь себя стоящего посреди улицы с приступом удушья. Возвращаться обратно внутрь себя – почти героический поступок, всецело довериться окружающему миру – поступок титанического масштаба. Поль больше не появлялся, он словно растворился, словно никогда и не существовал. Жоэль должна была найти ответы на тысячу вопросов, оставшихся после Поля. Перед ней открывался новый мир, в котором она была одна, в котором что-то никак не уходило из жизни. Оно сидело в груди и пыталось проковырять себе путь на свободу, разрывая грудину и ребра. Жоэль же пыталась укачать это что-то в груди, как мертвого остывшего ребенка. Именно это что-то вынуждало ее всегда увеличивать темп, заставляло ее есть и пить, вставать по утрам. Что-то внутри нее не переставало ныть, скулить и браниться. Никогда. И она смирилась с эти чувством, Жоэль его приручила, даже привыкла к его капающей на пол слюне и скрежету зубов. Им вместе придётся протянуть до конца и пытаться забыть, что весь Париж живет в собственных домах как будто понарошку, как будто в гостях.