Олег Дивов: Немцы

Сейчас пастор Гуннар довольно часто бывает в Москве — читает великолепные проповеди в кирхе на Китай-городе. После работы он идет в гости к «брату Игорю», который на самом деле его двоюродный дядя. Игорь уже отошел от дел, но числится главой попечительского совета автодорожного института не только ради признания заслуг. Он все еще может протолкнуть большой проект, когда его ученики сами не справляются. Бывает, люди стареют, а Игорь стал велик.

Иногда в Москву приезжает Саша, и тогда они душевно сидят втроем. В какой-то момент раскрасневшийся Гуннар не выдерживает и, хлопнув еще рюмочку, начинает петь русские песни своего детства.

— Водка! Водка! Серенький козлик! — орет Гуннар профессиональным пасторским голосом, и Игорь хохочет до слез.

Саша только грустно улыбается. Саша с годами стал очень сентиментален, но старательно давит это в себе и лишь при братьях выпускает сокровенное наружу. И когда Гуннар, как полвека назад, затягивает «Из-за острова на стрежень», Саша вспоминает отца, родимый дом, проклятую войну, тот мост и двоих с пулеметом — вспоминает все. И еще серый берег холодной реки. И ему хочется плакать.

Иногда он действительно пускает пьяную слезу: по упущенным шансам, по несостоявшемуся всеобщему счастью, по бездарно растраченным жизням немцев, русских, англичан, американцев. Ему всех жалко. Братья знают это за ним и очень ему сочувствуют. Добряк Гуннар — искренне, холодноватый Игорь — несколько через силу.

Саша написал свой роман в жанре альтернативной истории — обо всем этом. Назвал его «Фатерлянд». Надеялся, что люди прочтут и задумаются.

Но роман получился так себе и прошел незамеченным.

Игорь глядит на плачущего Сашу и наливает ему твердой рукой в старческой «гречке» еще рюмочку.

Над головой Игоря, над его креслом в столовой, висит портрет государя. Только не действующего, а Миротворца.

Игорь говорит, портрет ему нужен, потому что русские — без царя в голове, и он так компенсирует свою интеллектуальную недостаточность. А Миротворец — потому что был последний настоящий русский царь, таких больше не делают.

Иногда Саше хочется запустить в портрет рюмкой, но Саша сдерживается. Он уверен, что знает точно: все могло быть иначе, если бы не царь. Он ненавидит царизм. Но швыряться в портреты — это слишком по-русски.

А горевать о том, что не сбылось, — это вполне по-немецки.