Павел Парфин: Гемоглобов (сборник)

Как мне осточертела эта гемоглобовская чернуха! Я уже поспешил выйти из Гемоглобова, как вдруг мою голову будто тисками сдавило. Аж метелики в глазах замерехтели! В тот же миг мою грудь, чуть ниже сердца, пару раз пробивают раскаленным прутом. Но я не успеваю разглядеть эту сволочь – падаю назад и сильно ударяюсь головой об утоптанную землю. При этом чувствую такое, чего еще никогда в жизни не испытывал: как во мне, звеня, убывают силы, как из раны на голове с нестерпимым жжением льется кровь. Кто-то темный и расплывчатый вырос возле меня, резко опрокинул свое лицо в мою сторону… Я с трудом узнаю Кондрата. Этого лоха из соседнего дома я не раз бил… У-у, какая у него паскудная харя, он что-то шепчет, но я не разберу. Мне ужасно дерьмово, мне больно…

– …Вставай!! Беги их разними! – Палермо орет мне прямо в ухо и бьет по щекам. Я вынимаю из вены иглу и кидаюсь разнимать Кондрата и Ален. Я никогда не видел ее такой: закусив губу, она вцепилась в волосы Кондрату и бьет его коленкой между ног.

– Иуда!.. Иуда!.. Иуда!.. Ты предал своих друзей!

Вдруг Кондрат, увернувшись, бьет Ален в живот ножницами, которыми она четверть часа назад открывала пакет томатного сока. Ален, открыв рот, падает на Кондрата и обнимает его. Но Кондрат скидывает ее с себя и бежит из комнаты. Я бросаюсь за ним, но опаздываю: Кондрат запер дверь.

– Скотина!! Я все равно достану тебя!

– Володя, – впервые за три года обращается ко мне по имени Палермо, – Ален зовет тебя.

– Эрос, я была им, – Ален выдавливает из себя слова, словно тюбик остатки зубной пасты, – я была Кондратом… Я все видела… Он нас обманул… Это не было самообороной. Эрос, он нарочно убил того парня. Он и меня заставил это сделать!! Я собирала кровь в пузырек из-под глазных капель!.. И там был рядом… – лицо Ален искажает болезненная гримаса, – там был Палермо…

– Палермо?! Ты?!

– Я потом все расскажу, Володя. Потом. Сейчас надо спасать Ален – она истекает кровью.

Я переношу Ален на кровать, застеленную пледом. Снимаю с Ален блузку – на розовом пледе тут же расплывается бордовое пятно. Палермо нашел бинт, я, как могу, перевязываю живот Ален. Порывшись в шкафу, нахожу стопку простыней, кидаю их Палермо.

– Связывай эти простыни. Спустишься по ним и вызовешь «скорую»!

– Но это же шестой этаж!

– Связывай и рассказывай!!

Мы стали вместе вязать постельный канат, я бросал взгляды на сразу же осунувшееся лицо Ален и слушал сбивчивый рассказ Палермо.

– …После того как сборовцы убили Сашу Жемчужину – любовь Кондрата, он решил провести «жлобскую чистку». Кондрат говорил, что все менты заодно с заправами и главарями повыше и что, кроме него, больше некому бороться с быками и жлобами… Не знаю, где он достал цифровую камеру, но «браунинг» у него точно от его деда, старого комуняки-полковника. Меня он использовал как приманку…

Иконка от Кондрата: «…Гем! Ты очищаешься, обменявшись своим эго с близким другом…»

Ален неумолимо тает, как льдинка на ладони. Полчаса назад я проводил Палермо. Обняв меня, он полез вниз по связанным простыням. До сих пор от него ни слуху ни духу. Я пишу эти строки, сидя в ногах Ален. А она будто спешит расстаться со мной, сочно истекая кровью.

Я хватаю Ален и переношу ее, уже даже не стонущую, к компьютеру (сейчас не до игры в комгемы!). Мне страшно при мысли о том, что я затеял. Включаю машины, ввожу одну иглу в вену Ален, другую – себе. Вхожу в Гемоглобов, ввожу данные Ален и только после этого включаю электрический насос. Кондрат (будь он проклят!) назвал его гемиксом. Теперь он будет качать мою кровь только в одном направлении – в вену Ален. Только так, через Гемоглобов, можно сказать через жопу, я смогу поделиться кровью с моей Ален.

Стараясь не глядеть на монитор, я наблюдаю за Ален. Я ощущаю во рту вкус незнакомой сладости, мне хочется одновременно и смеяться, и плакать. Но только очень тихо, чтобы не потревожить чуткий сон Ален. Она спит. Ей снюсь я, только очень юный, с мягкими, нежными чертами. Они проступают на милом лице самой Ален. Я вглядываюсь в него и неожиданно для самого себя открываю: я был бы, наверное, красивой девушкой, если бы родился ею. Кто бы смог описать мои ощущения?..

Иконка от Кондрата: «…Я собираюсь поведать Богу обо всех своих невзгодах, Когда попаду домой…»

…Тимченко, в который уже раз взъерошив свои волосы, перевернул страницу и вдруг увидел, что последние строки написаны совершенно другим почерком с округлыми ровными буковками: