Тахира Мафи: Уничтожь меня (ЛП)

— Полагаю, что надеюсь, что Вы измените свое решение, сэр.

Я поднимаю глаза. Дэлалью улыбается своей странной, дрожащей улыбкой. Я не совсем уверен, но думаю, что он пошутил.

— Почему? — Я тянусь за куском хлеба. — Я вполне способен держать глаза открытыми. Только идиот надеется на энергию бобов или листьев, чтобы бодрствовать в течение дня.

Дэлалью больше не улыбается.

— Да, — говорит он. — Конечно, сэр. — И смотрит вниз на свою еду. Я наблюдаю, как его пальцы отталкивают чашку с кофе.

Я бросаю хлеб в свою тарелку.

— Это мое мнение, — обращаюсь я к нему, на этот раз спокойно, — ты не должен так легко отказываться от собственного мнения. Предъяви свои убеждения. Аргументируй все логически. Даже если я не согласен, ты не должен отказываться.

— Конечно, сэр, — шепчет он. Некоторое время он молчит, а после его пальцы вновь достигают чашки кофе.

Эх, Дэлалью.

Мне кажется, что он единственный мой путь к общению.

Первоначально он был назначен на этот сектор моим отцом, и с тех пор ему приказано оставаться здесь, пока он еще в состоянии выполнять свои обязанности. И хотя он, наверное, на сорок пять лет старше меня, все равно настаивает быть под моим командованием. Я знал лицо Дэлалью еще с детства; часто видел его возле нашего дома, сидя на многих совещаниях, которые проводились в те годы, когда Восстановление еще не приняло меня.

Было множество встреч в моем доме.

Мой отец всегда планировал такие беседы, такие обсуждения, частью которых мне не разрешалось быть. Члены этих заседаний сейчас стоят в правлении мира, и когда я смотрю на Дэлалью, я не могу не удивляться тому, почему он никогда не стремился к большему. Он был частью этого режима с самого начала, но, кажется, он доволен умереть тем, кем он сейчас является. Он всегда выбирает место подчиненного, даже когда я даю ему слово; он отказывается от всех предложений, даже когда я предлагаю высокую плату. Я ценю его лояльность, но меня нервирует его преданность. Кажется, ему не нужно больше, чем он уже имеет сейчас.

Я не должен доверять ему.

Но доверяю.

Но иначе я просто сойду с ума из-за нехватки общения. Кроме холодного общения, я ничего не могу предложить своим солдатам, и не потому, что они хотят видеть меня мертвым, а потому, что я ответственный лидер перед ними, и мой долг — мыслить объективно. Я приговорил себя к одинокой жизни, в которой нет ни коллег, ничего, кроме собственного ума. Мне удалось создать образ опасного лидера, и потому мне никто не перечит, никто не ставит под сомнение мой авторитет. Никто не будет говорить со мной иначе, нежели как с главнокомандующим и регентом сектора 45. Дружба — это не та вещь, которую я когда-либо испытывал. Ни будучи ребенком, ни сейчас.

За одним исключением.

Месяц назад я встретил исключение из этого правила. Есть один человек, который всегда смотрел мне прямо в глаза. Человек, который говорил со мной, не подбирая слов; тот, кто не боялся показать мне свой гнев, или проявить любые другие грубости в моем присутствии; единственный, кто осмелился бросить мне вызов, повысить на меня голос… Уже в десятый раз за сегодня я жмурю глаза. Разжимаю кулак и кладу вилку на стол. Моя рука снова начинает пульсировать, и я хватаюсь за таблетки, спрятанные в моем кармане.

— Вы не должны принимать более восьми таблеток в течении суток, сэр.

Я открываю крышку и бросаю в рот еще три таблетки. Жаль, что руки не перестают трястись. Мои мышцы слишком натянуты, слишком напряжены. Я на пределе.

Я не жду, пока таблетки растворятся сами. Жую их, чувствуя их горький вкус. Во рту возникает металлический привкус, благодаря которому я сосредотачиваюсь.

— Расскажи мне о Кенте.

Дэлалью опрокидывает чашку с кофе.

Помощники столовой покинули комнату по моей просьбе; Дэлалью не получает никакой помощи и своими силами пытается навести порядок. Я облокотился о спинку кресла, уставившись в стенку позади него, и мысленно подсчитываю минуты, которые утратил за сегодня.

— Оставь кофе.

— Я… да, конечно, прошу прощения, сэр.

— Стоп.

Пальцы Дэлалью выпускают салфетку. Его рука застывает на месте, паря над тарелкой.

— Говори.

Он сглатывает, колеблется. — Мы точно не знаем, сэр, — шепчет он. — То здание было невозможно найти, и тем более войти в него. Все было увешано ржавыми замками. Но когда мы нашли его, — продолжает он, — когда обнаружили, это было… дверь просто уничтожили. Мы не уверены, как именно это им удалось.