Тахира Мафи: Сломи меня (ЛП)

Меня рвет.

Прямо на циновки, которыми устлано дно танка.

Мертвое тело моего десятилетнего брата.

Меня продолжает тошнить, но ничего не выходит из моего желудка. Я вытираю рот своей рубашкой.

Будет ли ему больно, когда он будет умирать? Почувствует ли он это? Убьют ли его быстро или же ранят — как-нибудь травмируют — и его смерть будет медленной? Будет ли он в одиночестве истекать до смерти кровью? Мой десятилетний брат?

Я крепко держусь за приборный щиток, пытаясь успокоить свое сердце, свое дыхание. Это невозможно. Слезы быстро струятся по моему лицу, мои плечи дрожат, мое тело разваливается на части. Шум самолетов становится громче по мере их приближения. Теперь я могу слышать их. Все могут.

А мы еще даже не приехали.

Мы слышим, как бомбы взрываются где-то вдалеке, и именно в этот момент я чувствую это: кости внутри меня ломаются, землетрясение раскалывает меня на части.

Танк останавливается.

Нам больше некуда продвигаться. Больше нет никого и ничего, и все мы знаем об этом. Бомбы продолжают падать, и я слышу взрывы, сливающиеся эхом со звуками моих собственных рыданий, громких и удушливых, раздающихся в тишине. Теперь у меня не осталось ничего.

Ничего.

Ничего столь же любимого, как моя собственная кровь и плоть.

Я опустил голову на руки, когда тишину, окружающую нас, пронзил крик.

— Кенджи! Смотри!

Это Алиа, громко кричащая с заднего сиденья. Она выпрыгивает из танка, распахнув дверь. Я прослеживаю за ней взглядом, и только тогда вижу то, что увидела она. Мне требуется всего лишь несколько секунд для того, чтобы оказаться возле дверцы и броситься мимо нее, падая на колени перед одним человеком, которого, как я думал, я уже больше никогда не увижу.

Я практически полностью лишен самообладания для того, чтобы говорить.

Джеймс стоит передо мной, рыдая, и я не знаю, не снится ли мне это.

— Джеймс? — слышу я голос Кенджи. Я оборачиваюсь назад и вижу, что практически все уже выбрались из танка. — Ты ли это, приятель?

— Адди, п-прости… — он икает. — Я знаю, ты с-сказал… ты с-сказал, что мне нельзя сражаться, но я не мог здесь оставаться, я должен был п-пойти…

Я притягиваю его к себе, крепко обнимая его. Я едва могу дышать.

— Я хотел с-сражаться вместе с тобой, — заикается он. — Я не хотел б-быть ребенком. Я хотел п-помочь…

— Тише-тише, — говорю я ему. — Все в порядке, Джеймс. В порядке. Мы в порядке. Все будет хорошо.

— Но, Адди, — говорит он, — ты не знаешь, что с-случилось… я только-только выбрался, а затем увидел с-самолеты…

Я снова успокаиваю его и говорю, что все в порядке. Что мы знаем о случившемся. Что теперь он в безопасности.

— Прости, что я не п-помог тебе, — говорит он, отклоняясь назад для того, чтобы посмотреть мне в глаза. Его щеки покрыты красными пятнами, на них остались дорожки слез. — Я знаю, что ты запретил мне это делать, но я действительно х-хотел п-помочь…

Я подхватываю его на руки, баюкая его в своих руках и неся к танку. Только теперь я осознаю, что причиной мокрого пятна в передней части его штанов стал не дождь.

Джеймс, должно быть, был в ужасе. Он, вероятно, был чертовски напуган, и, несмотря на это, он выбрался из Омега Поинта, потому что он хотел помочь. Потому что он хотел сражаться вместе с нами.

Я мог бы убить его за это.

Но черт меня побери, если он — не один из самых храбрых людей, который я когда-либо знал.

Как только мы снова оказываемся в танке, понимаем, что понятия не имеем о том, что нам делать. Нам некуда идти.

Масштаб произошедшего только — только начал доходить до нас. И только то, что мне удалось извлечь для себя из-под обломков что-то хорошее, не означает, что все поводы для скорби вдруг разом исчезли.

Касл пребывает практически в состоянии коматоза.

Кенджи — единственный, кто все еще пытается не дать нам умереть. Хоть какое-то чувство самосохранения осталось только лишь у него, и, я полагаю, он делает это из — за Касла. Потому что никто нас больше не возглавляет, и кто — то в любом случае должен взять функции лидера на себя.

Но, даже несмотря на то, что Кенджи делает все возможное для того, чтобы все мы оставались сосредоточенными, обращают на него внимание всего лишь несколько человек. День подходит к концу гораздо, гораздо быстрее, чем мы могли ожидать, и солнце быстро садится, отдавая всех нас во власть темноты.

Мы устали, мы сломлены, и больше не можем функционировать.