Ольга Чигиринская: Операция «Остров Крым»

– Да, – сказал Глеб. – Это полковник Артемий Верещагин. Я его несколько раз видел по телевидению и читал о нем в газетах.

Это было далеко не все, но морда у полковника, проводящего очную ставку, была такая протокольная и такая особистская, что Глеб только плечами пожал.

– И что, это все?

– Я имею право хранить молчание.

Полковник стал цвета бордо. Верещагин смотрел на Глеба не мигая.

– Полковник Верещагин, вы знакомы с капитаном Асмоловским? – повел свою партию крымский военный юрист, рано поседевший капитан.

– Да.

– Расскажите о вашей первой встрече.

Верещагин монотонно и кратко изложил историю появления своей «психкоманды» и пребывания ее на Роман-Кош совместно с ротой капитана Асмоловского. Выглядел он так, словно три ночи не спал и три дня не ел.

– Капитан, как же согласовать это с вашим заявлением? – повернулся к Глебу крымский капитан.

– Как хотите, так и согласовывайте, – глядя в сторону, сказал Глеб.

– Можно, я поговорю с ним? – спросил Верещагин.

– Говорите, – посопев, согласился полковник.

– Наедине.

– Зачем это? – забеспокоился советский юрист.

– Давайте выйдем, – крымский капитан встал.

– Объясните мне…

– Уходите отсюда, пожалуйста! – Верещагин поднялся со стула. – Дайте мне объяснить человеку, что к чему. Вам же лучше будет. И скажите, чтобы принесли чаю…

Они остались вдвоем. Глеб подозревал, что зеркало в кабинете – одностороннее, как в кино, и советско-крымская юридическая братия наверняка продолжает наблюдать за очной ставкой.

– Они в безопасности, Глеб, – сказал Верещагин. – Ну, те, кто жив. И тема, которой ты опасаешься, подниматься здесь не будет совершенно. Тут расследуют исключительно мои действия.

– Что тебе светит?

– Не знаю… Этот человек, капитан Пепеляев, – мой адвокат. Он клянется, что я отделаюсь выбарабаниванием. Поначалу мне кроили – как это у вас называется? – «вышку», но Пепеляев не оставил от этих обвинений даже перьев. Он уже не одну задницу спас, так что я ему верю.

Принесли чай. Вернее, по здешнему обыкновению – кипяток и пакетики на веревочках.

– Победителей не судят, – хмыкнул Глеб.

– Как видишь…

– И ты, значит, покорно идешь под расстрел – ради сохранения хороших отношений между Москвой и этой… как ее… Республикой Крым?

– Под какой еще расстрел? Сохранить вам лицо – не значит потерять свое. Приговор уже известен: меня вышибут из армии с позором, предварительно разжаловав. На этом сторговались обвинение и защита.

– Что значит «сторговались»?

– То и значит. Как на базаре. Один просит сотню, второй дает двадцатку, сходятся на шестидесяти. Так и здесь.

– Ну так зачем меня-то дергать?

– А ты, Глеб, единственный свидетель с советской стороны.

– Что? – потрясенный Асмоловский подался вперед. – Иди ты! Там же тьма народу была!

– Да? И кто, например?

– Васюк…

– Убит.

– Палишко…

– Убит.

– Стумбиньш…

– Ранен, до сих пор в коме.

– Говоров…

– Не нашли.

– Петраков…

– Убит.

– Комбат…

– Занят в проекте «Дон»: новое имя, паспорт гражданина Крыма. Вызывать не будут, это вопрос принципиальный.

Глеб матюкнулся.

– Солдаты…

– Те, кто общался с нами достаточно плотно, будут молчать. И ты знаешь почему. Так вот, мы получим приговор по самым низким ставкам, если будем хорошо себя вести. Если процесс пройдет быстро и чисто. Это честная сделка: обвинение не потеет, получая доказательства, но за это не будет рыть нам могилу.

– Этот полковник – он от обвинения?

– Товарищ Гудзь? Нет, он просто советский наблюдатель. Прелесть ситуации в том, что крымцы все должны сделать сами.

– Это он меня откопал?

– Конечно. И возлагает на тебя огромные надежды с тех пор, как узнал, что я тебя ранил.

Глеб пригубил чай.

Дело, конечно, не в самом Верещагине. Он был и остался врагом, он наделал много горя советским людям, да и своим тоже.

Дело в том, что если бы Глеб оказался на его месте – скорее всего, он поступил бы точно так же.

Ну и в раскормленной ряхе Гудзя. Надежды он возлагает, крыса.

– Меня допрашивала сначала наша разведка, потом ваша разведка, – сказал Глеб. – Пусть поднимет мои тогдашние показания. Ничего нового я рассказать не могу.

– Да сейчас-то от тебя ничего не требуется. Ты должен дать показания перед трибуналом.

– А если я их не дам?

– Тебя все равно туда вызовут и ты будешь выглядеть по-идиотски.