Вячеслав Бец - Заблудшие

‒ Да, и позже меня это мучило. Но тогда я заступился за беззащитную девушку, а здесь мне самому предстоит быть на их месте ‒ стать хищником и убийцей.

Родионов смотрел на Андрея с недоумением.

‒ Ты понимаешь, что они убьют тебя, если ты не убьёшь их? ‒ будничным тоном поинтересовался он, словно речь шла о копании картошки.

‒ Да. И я надеюсь, что готов убить их раньше. Но мне всё равно страшно представить, что я стану таким как они.

Выражение лица Макса изменилось на мгновение, стало более дружелюбным. Но лишь на секунду, поэтому Андрей ничего не заметил.

‒ Ты никогда не станешь таким как они, если тебя волнуют такие вещи, ‒ уверенно сказал он. ‒ Конечно, если сам этого не захочешь. Эти скоты убивают ради удовольствия, из прихоти, а ты будешь убивать, чтобы защитить угнетенных… Говоришь, они хищники? Ты не прав. Хищник убивает для того, чтобы выжить. Он не выйдет на охоту, будучи сытым. Убийцы же убивают, потому что это им нравится, они кайфуют от самого процесса, от осознания совершаемого. А мы вообще третья категория – солдаты. Мы убиваем, защищая то, что нам дорого: родину, дом, родных и друзей, свои принципы или идеалы… У каждого свои причины.

Он сделал паузу, собираясь с мыслями и вскоре продолжил.

‒ Моя первая боевая операция проходила далеко от дома. Это была разборка на ближнем востоке, в которой мы участвовали неофициально. Я поехал туда добровольцем. Был полон юношеского дебилизма, называемого идеалами – хотел сделать что-то полезное для родины. Но больше всего, наверное, хотел отличиться, показать всем, всему миру, чего я стою. Вернулся оттуда я уже другим и на всю жизнь уяснил один урок ‒ когда начинается бой все свои амбиции и страхи нужно засунуть поглубже в задницу, потому что отвлекаясь на них, ты рискуешь не только своей собственной жизнью, но и жизнями своих товарищей. Любая твоя необдуманная самодеятельность, любая нерешительность может стоить им жизни. Поэтому помни первое ‒ под моим командованием все сражаются, никто не прячется и не бежит. И второе ‒ если ты зассал и не стреляешь, это значит, что враги в это время стреляют в твоих товарищей, и прямо сейчас кто-то из них умирает. А если ты не готов рискнуть жизнью за товарищей, то кто захочет рискнуть своей за тебя?

После этого разговора слова Родионова постоянно крутились у Андрея в голове.

Справится ли он? Сможет ли? Сможет. К тому же, однажды ему уже приходилось убивать… Правда, тогда он выстрелил неожиданно даже для себя самого и толком так не понял как это вышло, а сразу после выстрела они с Игорем бросились бежать и еле унесли ноги от погони. Из-за этого у Андрея не было возможности увидеть результат своих действий и обдумать произошедшее. Но как бы он реагировал, если бы увидел, что натворил? После того Андрей не раз возвращался к той ситуации, но эмоции, владевшие им в момент выстрела, уже прошли, и он не мог даже вспомнить убил ли на самом деле того бандита, или всего лишь ранил.

Сейчас, когда каждая минута приближала его к реальному бою, его смелость давала все большую слабину. Даже несмотря на аргументы Родионова и сильное желание отомстить бандитам за погибших или потерянных друзей, Андрея все равно раздирал внутренний конфликт. Было что-то, что заставляло его сомневаться, мешало легко принят необходимость убивать. Совесть или человечность… или что-то ещё.

На следующий день, сидя в ветхой хибарке, гордо именуемом «избой», Андрей с интересом наблюдал за молчаливым Воробьевым, который за все три дня не обмолвился ни словом. Сергей сидел на столе, упершись в него руками у себя за спиной, и сосредоточенно наблюдал через окно за дорогой. Иногда он доставал одну из самокруток, не без труда добытых у местных, и с наслаждением курил. Тогда его лицо приобретало вид нескрываемого удовольствия.

Воробьев отличался своей флегматичностью и абсолютно бесстрастным отношением к происходящему вокруг. Над ним иногда даже подшучивали, называя Сергея Чаком Норрисом из-за его невозмутимости, поэтому Андрею непривычно было видеть выражение эмоций на обычно бесстрастном лице Воробьева. Ему вообще казалось, что Сергея совершенно не волнуют никакие продлемы этого мира, даже смерть, с которой они скоро могут встретится.

И действительно ‒ в возможность своей смерти Воробьев не верил, как не верил в неё никто из тех, кому не приходилось побывать на краю жизни и осознать чужую смерть, как свою собственную. Увидеть её в смерти другого человека, возможно, оттянувшего на себя роковой удар судьбы, который предназначался вовсе не ему. Да, он видел мертвецов, знал, что в бою люди гибнут, но ни разу не наблюдал, как именно это происходит.