Кортни Коул: Ноктэ [litres]

Вообще действия моего брата наполняются каким-то смыслом лишь от случая к случаю. Сейчас для нас самое время готовиться к колледжу, однако все, что его интересует, – это записи в дневнике, изучение латыни и поиск жутковатых фактов о смерти.

Его дневник.

От малейшей мысли об этой книжице в обложке из дубленой кожи меня бросает в дрожь. Это единственное осязаемое доказательство того, насколько безумными могут быть его мысли. Поэтому (а также потому, что я дала ему обещание) я не заглядываю туда.

Больше не заглядываю.

Он пугает меня слишком сильно.

Со вздохом я смотрю на Финна сквозь окно своей спальни, на газон около похоронного бюро. Отсюда я могу видеть, как он вместе с нашим отцом трудится над обустройством лужайки: оба склоняются под лучами утреннего солнца Орегона, выдергивая сорняки из клумб, которыми окружен наш дом.

У Финна худые руки и очень бледная кожа, что особенно заметно, когда он выдергивает корни и складывает пыльные сорняки к горстке увядших растений. Около минуты я наблюдаю за ним: не глазами его сестры, а объективным взглядом человека, встретившего его впервые в жизни.

Мой брат тощий, аккуратно сложенный, с копной кудрей цвета песка и охры, наобум обрамляющих его голову. У него светло-голубые глаза, широкая сияющая улыбка: можно сказать, что он поэтично красив.

Ну, знаете, как все те поэты, которые забывают поесть во время прилива вдохновения… Забывая поесть, они становятся худыми и жилистыми, от них остаются только угловатые суставы и кости. И тем не менее Финн очень красивый, милый, забавный.

Я говорю это не только потому, что мы близнецы.

На первый взгляд мы совсем не похожи. Единственное, что нас роднит, – это молочная кожа и одна и та же форма носа: прямого, с небольшой горбинкой на конце. А отличают меня зеленые глаза и темно-рыжие волосы – совсем как у нашей матери.

Наша мать.

Я не обращаю внимания на ком, который образуется у меня в горле; стоит мне только вспомнить о ней, как я пытаюсь прогнать эти мысли прочь из моей головы. Немедленно. Потому что когда я думаю о ней, я зацикливаюсь на том, какую роль я сыграла в автокатастрофе. Если бы я не позвонила… Если бы она не ответила… Она бы сейчас была здесь.

Живая и здоровая.

Но ее больше нет.

Этот груз заполняет мое сердце, но вместо того, чтобы сфокусироваться на своей вине, я пытаюсь обратить внимание на то, чтобы одеться. Потому что концентрация внимания на каком-то монотонном действии иногда помогает мне абстрагироваться от отчаяния.

Иногда.

Я набрасываю на себя какую-то одежду, небрежно завязываю волосы в хвост, мои шаги отдаются от блестящих ступенек оттенка красного дерева – по странному стечению обстоятельств они того же цвета, что и урна с прахом моей матери.

Господи, Калла. Почему каждая чертова вещь должна возвращать тебя к тому моменту?

Я сжимаю зубы и заставляю свой упрямый мозг подумать о чем-нибудь другом, но в похоронном бюро сделать это довольно сложно. Особенно когда я прохожу из жилой части дома на общественную территорию.

Все, что я могу делать, это смотреть в упор прямо перед собой.

В доме нет никого, кроме меня. Я измеряю шагами две смотровые комнаты. В каждой из них по телу, представленному в своем лучшем виде, чтобы знакомые могли в последний раз поглазеть на него.

Конечно же, они мертвые: пластиковые диски закреплены на их веках, чтобы держать те закрытыми, густой макияж, словно маска, покрывает лица, создавая подобие живого румянца. Кстати, последнее – величайший провал.

Многие говорят, что мертвецы выглядят так, словно они спят, но это наглая ложь. Они выглядят мертвыми, потому что такие они и есть. Бедные. Я не хочу больше смотреть на них. Смерть забирает у людей их сущность, и я не хочу быть причастной к этому страшному преступлению против человечности.

Двенадцать шагов, и я снаружи. Делаю глубокий вдох, меняя запах похоронного бюро на свежий воздух. Еще два шага, и я гуляю по росистой траве. Мой отец и Финн поднимают на меня глаза и прекращают свои занятия, как только понимают, что я проснулась.

– Доброе утро, парни! – выкрикиваю я с напускной веселостью. Потому что одна из вещей, которым научила меня моя мать, – это держать хорошую мину при плохой игре. Даже если ты чувствуешь себя паршиво, делай вид, что все в порядке, и тогда все обязательно наладится. Пока это правило не срабатывало, но я не теряю надежду.

Финн улыбается, и на одной щеке у него появляется ямочка. Я знаю, что он тоже притворяется, потому что никто из нас не хочет улыбаться сегодня.