Серый мой друг у осколков гранитных сидит.
Он, как всегда, в полнолунье приходит с часами,
Чаши которых полны не песком, а слезами —
Знаю лишь я, что в себе волчье сердце таит.
Смотрит с печалью и нежностью преданный зверь,
Трепетно голову мне положив на колени.
Капля за каплей в часах исчезают мгновенья,
И до разлуки так мало осталось теперь…
Вместе с последней слезою ушло волшебство.
Снова вокруг всё мертво и до боли нелепо:
Волк в свой чертог возвратится уже человеком,
Я — под замшелой плитою продолжу свой сон.
Стёртый с карты земной, затерявшийся в долгих веках,
Цепенеющий в липких объятьях густого тумана,
Беспощадно забытый, давно превратившийся в прах —
Этот город покоится в хладных волнах океана.
Здесь не слышно людских голосов — только крики ворон
И шуршание тихое ветра в ветвях обнажённых.
Каждый час отмеряет набата кощунственный звон
На холме, в опоясанной тернами старой часовне.
А когда в хмуром небе мелькнёт око бледной Луны,
Тотчас полнятся улицы сотнями призраков странных
И звучат, нарушая просторы глухой тишины,
Холодящие сердце, зловещие стоны органа.
Это — реквием душам усопших, влюбившихся в ночь,
Вторят горькой симфонии мрака они безнадёжно;
И ничто не способно теням бестелесным помочь.
Только скорбь на безжизненных лицах, на маски похожих.
Никому из живых не увидеть обугленных стен,
Не услышать загробные песни теней обречённых.
Потерявший однажды святыню — проклятый Эдем
Навсегда стал фантомом в волнах океана безмолвных.
Я видел во сне, как ноги мои
Вгрязаются в чрево могилы,
И черви на них, и комья земли,
И травы, увядши и гни́лы.
Мятущ карнавал псориазовой мглы
В венозном венке надо мною.
Глядел я в могилу — и видел гробы,
Но в гробе не видел покоя.
Я видел во сне, как подмыло водой
Мой дом, и он рухнул, стеная.
И сгинули все обитавшие в нём,
Меня и богов проклиная.
И мутный поток уносил меня вдаль
По ко́стям, по мясу, по крови.
Укрыла глаза мои смерти вуаль,
И крики задохлися в горле.
Я видел во сне: на руинах Земли
Пируют нездешние твари.
И я приглашён вместе с ними вкусить
Вина́ человечьей печали,
И томных иллюзий, и проклятых лет,
И горя любви безнаде́жной.
В бессветном пространстве меж мёртвых планет
Мы справим конец неизбежный.
Михаил Ларионов
Медуза Горгона
Божественным наказанная правом —
Всё дышащее делать неживым.
Но глаз моих пьянящая отрава
Меня лишает головы:
Герой пришёл, чтобы забрать без боя
Обещанный в порыве страсти приз;
Мой злой удел — пожертвовать собою
За тот каприз.
Всесильны меч и щит его зеркальный;
Персею Зевс благоволит в бою.
И значит — перед разумом и сталью
Не устою.
Секущий мах — и голову роняю…
Безжалостны любимчики судьбы.
По воле злой Афины умираю
Я без борьбы.
Повержена… Но взор мой полон силы —
Смертельный яд за синевою век.
Одной ногой уже на дне могилы
Взглянувший человек.
Моих волос клубящее шипенье
Заряжено губительным огнём,
И все, услышавшие это пенье, —
Утонут в нём.
Свершила месть суровая Афина:
Глава моя приколота к щиту;
Горгонеоном навсегда застыну —
Убитая за красоту.
Всё кончено. Но, прежде чем исчезну,
Окаменев, подобно янтарю,
Я распахну пылающие бездны, —
И посмотрю .
Then once by man and angels to be seen,
In roaring he shall rise and on the surface die.
Alfred Tennyson
Я отрываюсь ото дна. Я слишком долго спал во тьме.
Спасительная глубина, я побороть тебя посмел.
Я слишком долго жил во мгле, забыв о птицах и волнах,
Не вспоминая о земле; мой дом — покой и тишина.
Меня пугают солнца свет и грозовые облака,
Мне безразличен ход планет — в ночи проспавшему века.
Над километрами воды, баюкающей тишиной,
Парят прекрасные сады, в мечтах придуманные мной.
И вот, в чудеснейшей из грёз, лечу куда-то высоко,
Забыв о том, что не сбылось, и жить — прекрасно и легко.
Читать дальше