Джессика Спотсвуд: Дар или проклятье

В кухне пахнет корицей и яблоками. Оконное стекло запотело, потому что на широком подоконнике стоит пирог, и из крестообразного надреза в центре его румяной корочки валит пар.

Я срываю с колышка свой плащ и выхожу из дому. Воздух одновременно сладкий и кисловатый, запах дыма мешается с запахом мертвых листьев, ковром устилающих землю. Впереди мое любимое место — скамейка в окружении розовых кустов, сразу за статуей Афины. Когда мы здесь, под защитой высокой живой изгороди, нас невозможно увидеть из дома; исключение составляет лишь окно моей спальни в восточном крыле.

Это именно так: я проверяла.

Я опускаюсь на холодную мраморную скамью и сбрасываю с головы капюшон. Мой взгляд падает на розы; они сморщились, покоричневели, и на земле валяется множество сухих лепестков. Я сосредотачиваюсь.

Novo, думаю я . Novo.

Цветы не оживают. Вообще ничего не меняется.

Но внутри себя я ощущаю колдовскую силу. Она в каждом моем вздохе, в каждом ударе сердца, во мне пульсируют ее тонкие, паутинные нити, они теснят мою грудь. Она дразнит, уговаривает, молит о свободе. Словно внутри поднимается какое-то сильное чувство. Особенно если до этого я несколько дней не разрешала себе колдовать.

Я пробую опять. Novo.

Ничего. Я наклоняюсь, упершись локтями в колени, кладу подбородок на ладони. Я никуда не годная ведьма. Тэсс всего двенадцать, и она может изменить сад без единого слова. Наверно, даже с закрытыми глазами. А мне шестнадцать, и я не могу сплести даже самые простенькие беззвучные чары.

Я не хочу быть ведьмой. Я бы вообще перестала колдовать, но это, увы, невозможно. Я попыталась однажды, два года назад, и это чуть не кончилось для меня плачевно.

Все случилось зимой, вскоре после Маминой смерти. Миссис Корбетт и кое-кто из жен Братьев пришли нас навестить. Они блеяли что-то о том, как они сожалеют о безвременной кончине нашей бедной дорогой матушки. Это привело меня в ярость. Они совсем не знали нашу Маму, и никто из них никогда ей не нравился. Это были просто болтливые, сующие повсюду свой нос овцы.

Я думала об овцах, во мне всколыхнулась моя колдовская сила, и вот, пожалуйста: в углу гостиной, прямо возле миссис Корбетт, материализовалось здоровенное, покрытое шерстью существо, которое принялось обнюхивать рукав почтенной дамы. Могу поклясться, что та увидела мою овцу; она прямо-таки подпрыгнула на месте. Я приготовилась к тому, что сейчас начнутся вопли, а потом меня арестуют и потащат в Харвуд.

Но Маура спасла меня. Она сплела evanesce, чары исчезновения, и овца пропала.

На самом деле миссис Корбетт не видела овцы. Никто из дам не видел ее. Но с тех пор я никогда не пытаюсь полностью отказаться от колдовства. Чтобы не утратить контроль над собой, я понемножку скрепя сердце плету чары, следуя при этом правилам, которые завещала нам наша Мама. Мы должны колдовать только в розарии. Мы должны говорить о магии, только понизив голос и за закрытыми дверьми. Мы всегда должны помнить, каким опасным может быть колдовство — или каким грешным оно может стать, если заниматься им, не сверяясь со своей совестью. Мама снова и снова настойчиво повторяла эти правила, она вдалбливала мне их прямо здесь, на этой скамейке, и ее ноги утопали в этой самой траве.

Я хочу, чтобы Мама была тут, со мной. Она нужна мне. Не только для того, чтобы рассказать, как хранить нашу колдовскую силу в тайне от Отца, Братьев, новой гувернантки и всех соседей. Лишь она могла научить нас тому, как можно ухитриться быть ведьмой, оставаясь при этом леди, и как взращивать в себе колдовство, не теряя при этом самых лучших своих качеств. Не теряя себя.

Но Мамы со мной нет. Я одна. И сейчас моя задача — спасти нашу репутацию, а значит, мне придется приглашать в дом жен членов Братства. И покупать более модные платья. Улыбаться, кивать головой и смеяться. Сделать все от меня зависящее, чтобы новая гувернантка уверилась — сестры Кэхилл самые обычные пустоголовые девчонки, которые не представляют ни для кого ни малейшей угрозы.

Я не сломалась, когда умерла Мама, и я не могу позволить себе сделать это сейчас.

Novo, шепчу я, и на этот раз розы наливаются яркими сочными красками.

В саду постепенно темнеет, и очертания статуи за моей спиной становятся все более смутными и призрачными. Я неохотно подымаюсь и иду к дому. Его построил еще дед моего отца, когда поселился здесь вместе со своей супругой, моей прабабкой. Маура хотела бы, чтоб мы жили в городе, в одном из этих новых домов с башенкой, «вдовьей дорожкой» [2] «Вдовья дорожка» — огражденная перилами площадка на крыше дома (прим. пер.). и деревянными завитками над входной дверью, но мне нравится наш сельский дом: он надежен и прочен. Пусть его стены облупились и нуждаются в побелке, пусть одна из ставен окон второго этажа держится на честном слове, пусть на крыше после августовских бурь недостает черепиц — это всего лишь значит, что Джон был занят, а мальчишка Каррутерсов уволился в середине лета. Дом выглядит несколько обветшалым, но кому какое до этого дело? В любом случае, к нам никто не ездит.