Корней Чуковский - Бородуля

Нечего и говорить, что весь город стремился попасть в зал суда. Толпа запрудила набережную.

Ненависть к Бородуле в последнее время дошла до невероятных пределов.

— Что его, собаку, судить! — злобно кричали в толпе. — Головою в Фонтанку — и кончено!

Хорошо, что часовые повели его задворками. Иначе не миновать бы ему самосуда!

Зато Ян Шельмовский был введен в зал суда по-парадному. Он гордо выступал среди конвойных, словно король среди свиты и, благосклонно взирая на толпу любопытных, разглаживал свои бакенбарды.

Суд тянулся долго: две недели.

В течение всего этого времени Бородуля, бледный, несчастный, взлохмаченный, сидел на скамье подсудимых, не смея поднять глаз на толпу, осматривавшую его с отвращением.

— Чует, что за такие дела не похвалят! — говорили в толпе.

И действительно, чуть только заговорил прокурор, все поняли, что Бородуле не будет пощады.

Прокурор задыхался от гнева.

— Много я видел бесчеловечных злодеев, — пронзительно выкрикнул он. — Они подкалывали ножами родных матерей, они взрывали динамитом поезда, наполненные мирными жителями, но такого изверга, как Иван Бородуля, я еще никогда не видел и, надеюсь, никогда не увижу!

— Верно! Верно! — подхватила толпа.

— Страшно подумать, — продолжал прокурор, — что было бы с нами и с нашей страной, если бы осуществились преступные замыслы этого ученого изверга. Выжженные нивы и пастбища!.. Иссохшие женские груди, не дающие ни капли молока умирающим от голода младенцам!.. Околевшие свиньи, коровы и лошади!.. Холера, сыпняк, поедание человеческих трупов… Вот чего добивался этот «великий ученый», вот зачем приехал он в родную страну!

— Верно! Верно! — закричала толпа.

Но вскоре выяснилось, что Бородуля не виновен ни в чем. Правда, он прибыл на родину с самыми ужасными замыслами, но ни одного не привел в исполнение, так как тотчас же по приезде увидел, что наша молодая республика совсем не такова, какой ее малевали черносотенцы за границей. Он сразу влюбился в нее, и понемногу ему стало понятно, какую позорную роль хотели навязать ему враги его родины, посылая его похитить ее урожай. Он немедленно порвал с ними всякие связи. Они преследовали его, словно свора ищеек, но он, скрывшись от них в кладбищенском склепе, целые месяцы работал над усовершенствованием своего изобретения для блага Советской республики.

— Не в тюрьму мы должны сажать Бородулю! — воскликнул защищающий его правозаступник. — Мы должны низко поклониться ему от лица всех трудящихся и поблагодарить его за верную службу, просить, чтобы он передал в руки советских крестьян всю свою власть над стихиями.

Бородуля — наш! Бородуля — с нами! Нам, нам передал он свою дивную власть над тучами, туманами, ветрами и волнами!

Радуйтесь, крестьяне Советской земли! Научная организация погоды даст вам такой урожай, о каком вы никогда и не мечтали.

Раскрывайте же пошире закрома и амбары! Побольше заготовляйте мешков для зерна! Хватит ли у вас сеялок? Хватит ли тракторов? Стройте, стройте новые мельницы! Потому что уже в ближайшее лето бородулизация погоды даст вам миллионы пудов ржи, ячменя и пшеницы.

И какое счастье для вас, что вы — крестьяне Советской земли!

Если бы Бородуля отдал свое изобретение в руки какого-нибудь другого правительства, его изобретение стало бы новым орудием для эксплуатации трудящихся. Им завладела бы небольшая кучка биржевых аферистов и стала бы для своих коммерческих выгод устраивать такую погоду, какая нужна в этот день той или иной капиталистической шайке.

Крупные аграрии отняли бы у малоземельных крестьян всю необходимую для урожая погоду — и тем скорее привели бы страну к разорению.

Только у нас рабоче-крестьянская власть могла грозно сказать этим темным дельцам:

— Руки прочь от погоды!

И провести в жизнь великие лозунги.

— Погода — земледельцу!

— Разверстка погоды должна быть предоставлена пахарю!

Да, пахарю, и больше никому!

Ибо лишь тогда процветает государство, когда в нем распоряжаться погодой будут крестьяне — и только они.

Вначале это было усвоено далеко не всеми советскими гражданами.

К Бородуле то и дело являлись какие-то хитроумные люди и сладким шепотом искушали его отклониться от этого строгого принципа.

Не дальше как вчера к нему в его рабочий кабинет вошел какой-то чернобородый мужчина и сказал односложно: