Макс Фрай - Новая Дикая Охота. Рассказы для живых [сборник litres]

Меч ему снился – часто, почти каждый день. Но он был не выдумка, а настоящий. Живой. Из огня, который не обжигает и не рассыпается искрами, а ровно пылает, как факел в безветренную погоду; он видел такое в кино. У меча было имя, как у человека – Лайгама, совсем не похожее на человеческие имена. Меч научил его быть героем и никогда не сдаваться. Нельзя брать в руки огненный меч, если ты не герой. Во сне так устроено: чем ты храбрее, тем выше становишься, все герои вырастают аж до самого неба. И он в этих снах тоже был великан.

Наяву быть героем оказалось гораздо сложнее, жизнь вообще труднее, чем сон. Наяву он был не воином ростом до неба, а самым обыкновенным ребёнком. Для героя это ужас, как неудобно: детям вообще ничего нельзя!

Впрочем, посмотрев и послушав, как живут взрослые, он понял, что разницы практически нет. На первый взгляд, взрослым можно гораздо больше, чем детям; больше-то больше, но только неважного, не имеющего значения, ерунды, на которую наплевать. Взрослых не заставляют есть суп и котлеты, если им неохота, надевать рейтузы и колючие свитера, их не гонят от телевизора сразу после мультфильмов, не укладывают в десять часов в кровать, и на этом их свобода закачивается. На самом деле у взрослых начальников и обязанностей даже больше, чем у детей. И на работу они каждый день просыпаются, как школьники, по будильнику. Не хотят туда идти, а идут! Взрослые не имеют права гулять по улицам в карнавальных костюмах, раскрасив лица зелёнкой, и босиком, брать без спросу чужие машины, спать на деревьях, стрелять из рогаток, купаться в лужах – короче, из интересного им нельзя практически ничего! Отец объяснил, что за такое безобразное поведение любого взрослого арестует и оштрафует первый же милиционер; он сперва не мог поверить в подобную несправедливость, но со временем убедился: всё так и есть.

Он-то сам, ясное дело, потом нагулялся по улицам и босым, и раскрашенным, и с булавками в обоих ушах. Даже в старом бабкином сарафане однажды фланировал по проспекту на радость своим приятелям и всем остальным горожанам, кому в тот день посчастливилось там гулять. Не потому, что так уж любил выпендриваться, а потому что, – говорил он, всякий раз заливаясь румянцем от ярости, – никто не смеет решать, как мне положено выглядеть. Ни одна зараза не будет приказывать, что мне на себя надевать.

Про огненный меч он, конечно, никому не рассказывал. Не потому что боялся прослыть совсем уж чокнутым психом, на это как раз плевать. Просто с раннего детства знал без тени сомнения, что эту тайну нельзя выдавать даже самым близким друзьям. Зато каждый раз, когда подмывало сдаться, расслабиться, жить как все, он вспоминал имя меча: «Лайгама», – и повторял его про себя. Меч всегда прибавлял ему мужества, а иногда – в это он верил свято, без доказательств – его защищал. Не помогал расхлёбывать мелкие неприятности, но выручал в безвыходных ситуациях, когда самому становилось понятно – всё, допрыгался, край.

Поэтому молодым, как таким дуракам положено, он не умер. Хотя на самом деле по многим причинам, не только из-за меча. Например, потому что когда по-честному ничего не боишься, нелепых поступков, заменяющих настоящие подвиги, можно больше не совершать.

И ещё потому, что всегда был при деле, знал, чем себя занять. С раннего детства всё время что-то лепил и резал, и когда задуманное получалось, был уверен, что счастье выглядит именно так. Примерно за год до окончания школы сообразил, что любимое развлечение можно сделать настоящей профессией, сам разузнал, где учат на скульпторов и что для этого требуется, записался на подготовительные курсы, сел за учебники, получил неплохой аттестат; поступил в художку с первого раза, был лучшим на курсе, с ним носились как с писаной торбой, прощали дурацкие выходки и не в меру крутой характер – он был обаятельный и талантливый. И отлично умел, когда сам считал нужным, и договариваться, и прислушиваться к советам, и пахать.

В итоге, жизнь получилась отличная – такая, как была нужна ему самому. За все годы даже ни разу не запил, вопреки прогнозам родни и всех брошенных им подружек, потому что после пьянок руки наутро дрожали; как ни любил гульнуть в хорошей компании, а твёрдость руки для мечника, в смысле, для резчика – ай, не один ли чёрт – важней развлечений. Вообще всего на свете важней.

В драки он со школьных времён не ввязывался, просто не было нужно, никому даже в голову не приходило всерьёз его задирать. Но эти семеро, курившие возле уже закрытого бара, сами к нему привязались, придрались к пёстрым штанам и крашеной шевелюре, а он, конечно же, не смолчал.