Макс Фрай - Новая Дикая Охота. Рассказы для живых [сборник litres]

Предположим, ты вышел из дома, из поезда, из автобуса, доставляющего пассажиров от трапа в зону прилёта аэропорта, из кинотеатра имени почему-то Котовского, где по пятницам так называемый «киноклуб», там показывают скучные сложные фильмы, потом их станут называть «кино не для всех»; в общем, ты вышел во двор, засаженный старыми липами, эвкалиптами, рододендронами, нет, стоп, куда тебя понесло, только липами он засажен, откуда здесь эвкалипты, выходи давай на перрон, ты приехал, конечная, надо найти носильщика, у тебя целых шесть чемоданов, я тоже не знаю, зачем тебе столько, но они у тебя уже есть. Соберись, открывай глаза, просыпайся, предположим, ты вышел всё-таки из автобуса, это проще всего: аэропорт, зона прилёта, очередь на пограничный контроль, пока будешь стоять, я успею вспомнить, или просто придумать, какой фильм мы с тобой тогда вместе смотрели в кинотеатре Котовского в пятницу двадцать третьего декабря тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года; ну слушай, не придирайся, откуда я знаю, почему обязательно надо встречаться той давней зимой, просто так получилось, так всегда получается, что ни делай, куда ни беги, мы встречаемся именно там. Ладно, хочешь, попробуем переиграть, предположим, ты летом выходишь во двор, где растут высокие старые липы, а на клумбах – ночная красавица и душистый табак, и воздух такой упоительно свежий, какой бывает только ночью в приморском городе после жаркого летнего дня, майским утром, в конце декабря, когда с моря дует тёплый западный ветер, главное, поскорей хоть куда-нибудь выходи, я стремительно приближаюсь, я уже почти есть. Предположим, ты выходишь на улицу летом, в мае, всё-таки в том декабре, видишь меня, узнаёшь, вспоминаешь, даже успеваешь спросить: «Где твой серп?» – вопрос риторический, ты всегда зачем-то его задаёшь, поэтому я не отвечу, а просто скажу: «Наконец-то», – скажу: «Пошли выпьем, с меня причитается», – скажу: «Я соскучился», – скажу: «Давай ещё раз сыграем, только чур теперь ты будешь смерть».

Шёл по улице тёплой осенней ночью, никуда, низачем, просто так, потому что приехал на выходные развеяться в город, где не был с детства, ничего особенного не ждал, а здесь оказалось так здорово, что остался бы ещё на неделю, даже на месяц, да просто пожил бы тут пару лет, но ничего не получится, дома гора работы, и Надя психует, как всегда, когда он уезжает один. Короче, завтра днём самолёт, поэтому Эрик решил гулять до последнего, в смысле, пока ноги держат. Ну, они молодцы, держали пока.

Шёл – не пьяный, не трезвый, последний коктейль был часа два назад; не счастливый, не грустный, никакой, опустошённый обилием впечатлений, усталостью, и лёгким похмельем, замедлявшим движение мыслей, как будто думать – это идти по горло в воде. В юности в такие моменты Эрик всегда начинал рисовать; умел бы тогда столько, да хоть половину того, что сейчас, тем картинам цены бы не было. А так её тоже нет, но совсем в другом смысле. Не стоят они ни черта!

Но на самом деле, – упрямо подумал Эрик – всё равно те кривые картинки – лучшее, что я сделал за всю свою жизнь. Никакие умения не помогут снова стать пылким наивным балбесом, каким был тогда. Художник, – думал он с беспощадной похмельной ясностью, – должен быть не исполнительным, а вдохновенным. Вот тогда его рукой отворяются небеса.

Шёл, оглядываясь по сторонам, потому что ночной город, освещённый пёстрыми огнями витрин, тёплыми жёлтыми фонарями, ледяными лучами прожекторов, направленных на храмовые купола и кресты, казался ему сейчас работой вот такого счастливца, способного отворять небеса. Представлял, как нарисовал бы всё это лет двадцать назад; сейчас-то не стал бы и браться. Потому что, во‐первых, работы по горло, до конца года надо закончить заказ. Во-вторых, чтобы в наше время, на полном серьёзе рисовать городские пейзажи, это надо умом повредиться, лично я, – думал Эрик, – пас. А в‐третьих, даже если бы взялся, ни хрена у меня не получится. Без вдохновения никакое умение не поможет. Без вдохновения хрен тебе настоящее мастерство.

Может показаться, его мысли были печальными, но это совершенно не так. Эрик даже отчасти радовался, что так ясно всё про себя понимает. Что до такой степени честный и не дурак.

Но если бы всё-таки взялся, – говорил себе Эрик, – я бы нарисовал этот город в тумане, густом, как первозданная каша, из которой можно слепить, что хочешь, а можно оставить так. Чтобы вместо домов и храмов – только смутные очертания, свет фонарей, как расплывшиеся мокрые кляксы, прожекторы брызгают искрами, как фонтаны. Этому городу очень пошёл бы туман!