Екатерина Бобровенко - Ловцы снов

Как злостный двоечник, клянущийся переписать злосчастную контрольную перед матерью. Но саму жизнь ведь не перепишешь…

— Да как же ты не понимаешь! Я не хочу… я БОЮСЬ тебя потерять!..

Слова, сваливающиеся как снег на голову, заставляют меня враз замереть на месте, точно вкопанным, неподвижно застыв у двери, а она по-прежнему странно смотрит на меня из глубины коридора, обвиняя выражением глаз во всех преступных грехах. И в какой-то момент я даже верю в них.

Герда… Мой куратор. Мой учитель. Моя поддержка и главная — и единственная — симпатия последних лет. Я верю тебе. Я никому больше не верю так, как тебе, только и ты, пожалуйста, доверься мне. Хоть один раз. Я клянусь, Гер, Дина тебе ничего не сделает. Она никому ничего никогда плохого не делала. Я обещаю тебе. Я сам понял это… То, насколько все может оказаться неправильным…

Она коротко встряхивает головой, пытаясь сдунуть с лица выбившуюся темную прядь, хотя на самом деле лишь хочет отвернуться, чтобы я не увидел.

Но я все равно замечаю, даже в полумраке, как влажно блестят ее глаза. Впервые за все время нашего знакомства. И это не входит в мою личную статистику…

Ее волосы, мелкими волнами растрепавшиеся по плечам, пахнут корицей и морозными ягодами брусники, рассыпая в воздухе этот запах, от которого у меня всегда теплеет на душе, что бы ни происходило вокруг. Какие бы неурядицы. Она греет мне сердце. Моя Герда.

Но ведь дело в том, что я сам совсем не похож на Кая — ни внешне, ни внутренне.

— Прости…

…У наших домов в городе плоские прямые крыши с редким изломом только на самом коньке, а мой дом стоит углом, многократно ломаный, точно греческая завитушка, и различный от подъезда к подъезду по количеству этажей. Окна моей комнаты, наклонные и низкие, нависают пологим скатом над горизонтальной крышей соседнего корпуса, торчат среди среди усеянного антеннами коричневого ее полотна двойным маленьким домиком. И я знаю, что делать. Я думаю, это поможет.

Я больше ни о чем не хочу думать…

Полутемная пустая комната остается за спиной, когда я пересекаю ее несколькими резкими и прямыми шагами и рывком распахиваю низкое наклонное окно. Пронзительный ветер, рвавшийся внутрь все последние дни, влетает в комнату морозным колющем вихрем, сметая со стола разбросанные листы, но через секунду я уже перестаю обращать на него внимание.

Шершавый заиндевевший рубероид проскальзывает под подошвами ботинок, когда я выбираюсь из окна, протягивая руку Дине и помогая вытянуть ее за собой; остатки счищенного днем с крыши снега похожи на размазанный по серому хлебу комковатый мягкий сыр, отпечатавший на себе множественные птичьи следы, петляющие между то и дело встречающимися на пути выходами вентиляции, лубками дождевых стоков и коробов соединенных друг с другом кондиционеров со всеми сопровождающими их коммуникациями…

Пожарная лестница начинается у противоположного торца дома, вильнувшего краем за угол, в узкий переулок на задворках хозяйственного магазина и круглосуточного продуктового киоска: металлический скошенный хребет, изломами скользких площадок спускающийся по боковой стене, соприкасающейся боками с глухой кирпичной затертой кладкой еще двух. Узкий рукав переулка, заваленный разметавшимся, втоптанным в грязь мелким мусором, с неряшливой кучей размокших от снега картонных продуктовых коробок в углу, боком утыкается в запертую железную дверь служебного входа над небольшим крылечком. Под трубой водостока недалеко от крыльца видна занесенная хлипким снегом коробочка кошачьей миски с какими-то ошметками внутри.

Под ногами мелко хрустит мусором не то стекло, не то — осколки битой черепицы, приземлившейся с соседней крыши.

Половину переулка, забравшись в глубину почти до упора, перекрывает невесть как сюда втиснутая старая колымага грязно-буро-зеленого цвета, с проеденными пятнами ржавчины на дверях, и нас абсолютно не видно — не может быть заметно — с улицы. Да и ход сюда, вполне себе извращенный, знаю, помимо редких работников магазина, похоже, только я.

— Я больше не могу… — Дина останавливается у подножия лестницы в трех метрах позади меня и устало падает, будто сложившись, на оледенелую ступеньку. Даже через пуховик я вижу, как тяжело вздымается и опадает после бега ее грудь, ходит ходуном. — Зачем все это?..

Бархатное, звенящее от мороза небо над головой похоже на натянутую плотную синюю резину, готовую лопнуть. Весь мир готов лопнуть. Разойтись по шву, взорваться на кусочки, кануть в бездну. В этот страшный, бесконечный невозврат и нежизнь. Но я не желаю ему этого, я…