Когда он в первый раз испытал на прочность мою грудную клетку, я стиснул зубы и стерпел просто потому, что так было надо, если не хочешь навредить себе и другим.
Боль была жуткая, он бил кулаком как паровым молотом – удивительно, как не треснули кости.
Я думал, на этом всё закончилось, но как бы не так: стоило включиться в работу, как начались дикие вопли и придирки. Это надо нести не так, а это – класть не сюда.
Каждый крик сопровождался очередным ударом.
Глядя на его мелкие злые глазки, я понимал – ему доставляет садистское наслаждение так обращаться с людьми. Он привык к власти и безнаказанности, упивался этим.
Господи, как же я его возненавидел! Будь возможность – задушил бы голыми руками, вырвал противный, катающийся вверх и вниз по горлу острый кадык.
– Рекрут, стоять! Руки по швам! – орал Толубеев, нависая надо мной.
Дальше его кулак с треском погружался в мою грудь, заставляя тело подпрыгнуть. Слёзы так и норовили выступить на глазах, но я прикусывал губу и заставлял себя потерпеть.
Ещё немного, ведь не может этот кромешный ужас длиться бесконечно – скоро нас заберут отсюда, и я окажусь далеко от проклятого зауряд-прапорщика.
Однако время тянулось медленно, слишком медленно. Скоро я потерял счёт ударам и прочим издевательствам, которым он меня подвергал.
– Упор лёжа принять! Да не так! Бестолочь, на кулачки вставай! – Он кричал, склонившись над моим ухом так громко, что я боялся оглохнуть.
Любому терпению приходит конец. Даже моему.
Как-то так получилось, что мы оказались один на один, без свидетелей, и злобный гоблин снова решил преподать мне урок.
Толубеев думал, что ничего не изменилось, но он жестоко просчитался.
Спавший во мне дотоле зверь пробудился и показал лицо. Я перехватил кулак зауряд-прапорщика до того, как тот в очередной раз едва не сокрушил мои рёбра.
Как я уже говорил: силушки в этом орангутанге хватало, но сейчас она ему не помогла. Толубеев вложился в этот удар, что ж… я обратил эту силу против него же самого.
«Помогая», уклонился и дёрнул мерзавца на себя так, что тот по инерции пробежал пару шагов и, врезавшись башкой в металлический стеллаж, способный выдержать прямое попадание артиллерийского снаряда, сначала замер, не понимая что же с ним произошло, глаза его закатились, и гоблин упал, как подкошенный.
Очнулся он быстро. Намного быстрее, чем я ожидал, но было поздно – нас строили для отправки на губу, а поблизости вертелся какой-то офицер, перед которым Толубеев не желал демонстрировать свою слабость.
– Я запомнил тебя, Ланской, – угрожающе прохрипел зауряд-прапорщик. – На всю жизнь запомнил. А ты – помяни моё слово, тоже запомнишь меня, причём очень скоро.
В тот момент я не придал большого значения его словам. Меня волновало лишь одно – наша команда возвращается туда, где этот придурок меня не достанет. Во всяком случае, сегодня.
Как жестоко я ошибался!
У Толубеева руки оказались длинными не только в прямом, но и в переносном смысле.
Вечером выводной почему-то повёл меня в сторону от той камеры, где я сидел до этого.
– Ничего личного, – зачем-то сказал он. – Приказано тебя проучить, Ланской.
Я с удивлением посмотрел на него снизу вверх, поскольку всё ещё ковылял гусиным шагом.
– Ничего личного, – повторил выводной.
Он распахнул металлическую дверь другой камеры.
– Заходи, не стесняйся.
Я перевалил через порог и оказался в маленьком тёмном помещении, в котором едва можно было выпрямиться во весь рост. Да тут даже лечь не представлялось возможным – по размерам оно скорее походило на капсулу-пенал, только поставленную с ног на голову. Что-то подобное я видел в Гонконге, куда отец брал меня с собой на переговоры.
Только в этих «пеналах» было хоть и тесно, но всё-таки относительно уютно.
– Мы называем это место «собачкой» – собачьим ящиком, – пояснил выводной.
В общем-то клаустрофобией я не страдал и приготовился перенести эти тяготы спокойно. Как-нибудь дотяну до утра, а там будет видно.
Но на этом мои испытания не закончились.
Перед тем как запереть дверь, выводной оставил на и без того тесном полу «собачки» ведро с водой.
Я сначала подумал, что в ведре просто холодная вода, чтобы мне пришлось помёрзнуть.
Но потом нос шибанула дикая вонь, она же больно резанула по глазам.
В ведре, мать его, оказалась хлорка, разведённая водой. И её собрались оставить здесь на всю ночь вместе со мной.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу