Александра Огеньская: Слепое солнце

Джозефа одарили шутливым подзатыльником и потащили. Потащили в хищно клацнувший створками дверей проем, а дальше — в оглушительный шум, явно необычный для Отдела в это время суток. Да и вообще ни в какое — шум и Отдел слишком несовместимы. Тишина и благолепие казенного заведения и нынешний карнавально-дикий гам? Джозеф растерянно замер, рядом замерла Мэва. Шум не стихал. Шум и Джош в последнее время сочетались примерно в той же степени, что и Отдел с этим самым шумом. Теперь, отсутствие зрения, Ян пользовался преимущественно слухом и сейчас ощущал, что… ослеплен дважды. Он беспомощно вцепился в локоть напарницы — как испуганный пятилетка.

— Мэва, что?…

А грохот вдруг сделался понятным, обернулся слаженным:

— Джо-зеф! Мэ-ва! С воз-вра-ще-ни-ем!!!

— О, Свет…, - простонала Мэва. — Джош, это они нас встречают.

И зашептала почти в громе голосов беззвучно:

— Улыбнись. Улыбнись же! У тебя лицо как у приговоренного к смерти.

Джозеф наконец сообразил — когда у кого-то день рождения, стены украшаются шариками и плакатами, а весь отдел прячется под столами, и с появлением именинника внезапно выскакивает и горланит поздравления. Джош старательно улыбнулся и одними губами прошептал:

— Мэва, там, небось, шарики еще?! И мишура?!

— Нет, только плакат. Твоя фотография и моя… — не шибко довольно прошипела в ответ Мэва. И уже громко и радостно-фальшиво, туда, в шум. — Спасибо! Ребята, это очень мило… Мы растроганы. Джош, ты растроган?

— Да, да… — вот чего-то подобного Джош и боялся. А ведь он всего лишь хотел тихонько зайти и незаметно проскользнуть в свой старый кабинет, или в любой другой свободный угол, и работать.

Шум не стихал, но перешел в беспорядочные выкрики, вопросы. Джоша усадили за какой-то свободный стол в приемной и все-таки оставили в этом шуме в покое — с жадными вопросами накинулись уже на Мэву, поскольку если Джош новостью не был давно (если его каждую неделю навещали и, пардон, собирали и сдавали в прачечную его грязное белье, сколь это ни унизительно), то вот Мэва… Мэву не видели года три, да еще напряженно следили за ее карьерой — сначала за внезапным взлетом, а затем за таким же неожиданным падением. И искренне сочувствовали кажется (или очень достоверно фальшивили), несмотря на былую зависть и перешептывания за спиной. Ребята в отделе подобрались в общем хорошие, душевные.

Джош сидел себе в сторонке и особо не прислушивался к чужим, не касающимся его разговорам, но почти помимо воли оседало:

— Где-где? Колодень?! Это такой город? Ууу, глушь!..

— Да, не слишком близко, а что поделаешь?

— … Ну, заслужила, значит.

— А надолго к нам?

— Надеюсь, на постоянную работу.

— Ну и хорошо! Хоть пара вменяемых товарищей в отделе будет! В смысле — ты и я! — острил Эжен. На него шикали с притворной обидой… Похоже, на звание «нормальных» претендуют довольно многие товарищи в Отделе.

А у Джоша — голова шла кругом от запаха работающих компьютеров, звона перекачивающейся магии вперемешку с гудением процессоров, от ощущения близости, родства с этой приемной, и кабинетами, там, дальше, за стеклянными дверями. С Отделом, где два года подряд Джош ощущал себя на своем месте и думал, что вот он, смысл жизни. Джош вообще полагал, что самые счастливые его годы прошли именно здесь, что Служба была лучшим, что с ним могло случиться.

— Ну что, Джош, как ты? — негромко осведомились из светлого пятна слева. По голосу Джош легко опознал «Мастодонта» Эрни — старейшего оперативника Отдела Эрнеста Гауфа. Эрнест по меркам «полевой работы» действительно был чуть не глубоким старцем — очень за пятьдесят, и при этом умудрялся регулярно сдавать все положенные нормативы иной раз и получше «молодежи». И он был единственным (или Джошу так казалось), кто после несчастного случая заглядывал к парню по собственному почину, добровольно, не из-под палки или «в порядке очередности» — всего раза четыре, но и этого Джошу показалось достаточно. В первое свое посещение Эрнест дал дельный, но злой совет «не тонуть в слюнявом оплакивании собственной искалеченной судьбы, а жить дальше, поскольку слепота — всего лишь особенность, к которой можно и нужно приспособиться». Хороший совет, разумный. И его, как и прочих хороших и разумных советов, было очень сложно придерживаться…. Но Джош старался. Иногда получалось, иногда — не очень. И все-таки слепота — нечто более серьезное, чем шестой палец на руке.

В конце концов, мир обустроен зрячими для зрячих. До своей слепоты Джош даже и не подозревал, насколько. Первые месяцы ему вообще казалось, что темнота вокруг — не взаправду, нужно только пошире раскрыть глаза или проснуться. А смиряться и привыкать оказалось непросто. Тот же пан Эрнест и не представить себе, наверно, не мог, сколь сложно. Очень просто давать хорошие советы, и ощущаешь, скорее всего, себя при этом удивительно правильным и милосердным….