Виктория Шваб: Архив

У меня не все гладко с враньем родителям: я то пропадаю не к месту, то ношу какие-то непонятные синяки — некоторые Истории не хотят, чтобы их возвращали — и мне приходится каждый раз искать новые варианты. Раз уж папа вынуждает меня на «правду», я поддамся. Порой родители ценят откровенность, если с ними делятся секретами. Тогда они чувствуют себя особенными.

— Весь этот переезд, — начинаю я, устало привалившись к порогу, — слишком резкие перемены. Мне потребовалось немного собственного пространства, хотелось побыть одной.

— Тут не будет проблем со свободным пространством.

— Угу, знаю, — отвечаю я, — здание огромное.

— Все семь этажей осмотрела?

— Только до пятого добралась. — Я лгу легко и спонтанно — дед мог бы гордиться мной.

В нескольких комнатах от нас я слышу мамину возню: звуки распечатываемых коробок и мяуканье радио. Мама терпеть не может тишины: она стремится заполнить любое место суетой и шумом настолько, насколько это возможно.

— Нашла что-нибудь интересное? — спрашивает папа.

Я пожимаю плечами.

— Тучи пыли. И, может быть, парочку привидений.

Он улыбается заговорщической улыбкой и слегка сторонится, давая мне пройти.

Моя грудь сжимается при виде коробок, занимающих каждый сантиметр свободного пространства квартиры. На половине из них значится «вещи». Если мама была в ударе, то на крышке писала еще и короткий перечень содержимого коробки. Но поскольку ее почерк совершенно нечитаем, мы узнавали, что внутри, только распечатав коробку. Словно на Рождество, только все подарки уже были когда-то подарены.

Папа передает мне ножницы, и тут звонит телефон. Я даже не подозревала, что у нас будет телефон. Мы с папой начинаем копошиться среди коробок в поисках аппарата, но нас выручает мама:

— Кухонная столешница, у холодильника.

И он действительно там.

— Алло! — говорю я в трубку, переводя дыхание.

— Ты меня разочаровала, — говорит какая-то девушка.

— Что? — Все происходит слишком быстро, и я не успеваю сообразить, что происходит. Не могу узнать голос.

— Ты всего полдня провела в своей новой резиденции, и уже успела меня позабыть.

Линдси. Я расслабляюсь.

— Как ты узнала номер? — удивляюсь я. — Я и то еще не знаю.

— Я же волшебница, — загадочно отвечает она. — А если бы ты обзавелась мобильником…

— У меня есть мобильник.

— И когда ты последний раз его заряжала?

Я задумываюсь.

— Маккензи Бишоп, если ты хотела обдумать ответ, твое время вышло.

Я хочу как-нибудь парировать, но не могу. Мне ни разу в жизни не пригодился мобильный телефон. Мы с Линдси прожили в соседних квартирах десять лет, и она была — и остается — моей лучшей подругой.

— Ну да, ну да, — соглашаюсь я, продираясь по квартире сквозь баррикады коробок.

Линдси просит меня подождать и, прикрыв ладонью трубку, переговаривается с кем-то, так что я слышу только гласные.

В конце коридора я вижу дверь с наклеенной бумажкой. На ней нарисовано нечто, отдаленно напоминающее букву «М», так что я могу предположить, что это моя комната. Я пинком ноги открываю дверь, заглядываю внутрь и вижу стопки вездесущих коробок, матрас и составные части несобранной кровати.

Линдси смеется над чем-то, что ей сказали, и даже за девяносто километров от нее, через телефонные провода и трубку, зажатую рукой, я чувствую исходящий от подруги свет. Линдси Ньюман просто создана из света. Он переливается в ее светлых кудрях, коже, которую поцеловало солнце, в россыпи шаловливых веснушек на щеках. Это ощущаешь, когда находишься рядом. Она одарена безоговорочной преданностью и таким потрясающим оптимизмом, которых, как я считала, в природе не существует. До тех пор пока не встретила ее. И она никогда не задает неправильных вопросов — тех, на которые нельзя ответить. Никогда не заставляет меня лгать.

— Ты еще тут? — спрашивает она.

— Ага, — отвечаю я, спихивая с дороги коробку, и прохожу к кровати. Остов стоит у стены, а матрас и пружинный каркас лежат на полу.

— Твоя мама еще не устала от новизны? — интересуется Линдси.

— К сожалению, нет, — признаюсь я и падаю ничком на матрас.

Бен обожал Линдси до умопомрачения, со всей силой, на какую способен маленький мальчик. И она его любила. Будучи классическим примером единственного ребенка в семье, она всегда мечтала о братьях и сестрах, поэтому я «поделилась» с ней братом. Когда Бен погиб, ее свет будто стал еще ярче и яростнее. А оптимизм словно бросал вызов всем невзгодам. И когда родители сообщили мне о переезде, я могла думать лишь об одном . Как же Линдс? Что будет, когда она лишится нас обоих? В тот день, когда я сообщила ей эту весть, я впервые увидела, как ее вера в лучшее пошатнулась. У нее внутри будто что-то надломилось, и она на мгновение замерла. А потом снова стала самой собой: с улыбкой на девять из десяти баллов, но тем не менее лучшей, чем те, что я когда-либо видела в собственном доме.